Из библиотеки выход вел на галереи — по лестнице вниз нанижний этаж, где оказывались перед окованной железом дверью. Дверь былапомечена рисунком: овалом, в котором размещался бронзовый змей Моисея, serpensmercurialis[49]. Над змеем была изображена чаша, из которой вырастали Солнцеи Луна. Ниже поблескивали литеры V.I.T.R.I.O.L., означающие VisitaInferioraTerraeRectificandoInveniesOccultumLapidem,тайная трансмутирующая формула алхимиков.

Щепан из Драготуш дотронулся до двери, проговорил заклинание.Дверь с лязгом и скрежетом отворилась. Они вошли. Шарлей глубоко вздохнул.

— Недурно, — проворчал он, оглядываясь. — Недурно...Признаю.

— Я, — усмехнулся Рейневан, — в первый раз тоже был поражен.Потом привык.

В занимающей огромный винодельческий подвал алхимическойлаборатории работа не прекращалась, всегда что-нибудь да происходило,независимо от того, было ли это в праздник, в пятницу или в воскресенье. Тутработали не покладая рук. Никогда не угасали печи и атаноры[50],грея немилосердно, что было приятно зимней порой, да и летом тоже, если наулице холодало. В атанорах происходило кальцинирование и выпаривание, самыеразличнейшие вещества переходили от фазы albedo к фазе nigredo, выделяя припереходе чудовищную вонь. В колбах постоянно что-то фильтровалось,дистиллировалось или экстрагировалось, чему сопутствовали бурные эфервесценции[51] и еще большая вонь. В огромных алюделях [52]кислоты воздействовали на металлы, после чего металлы неблагородныетрансмутировали в благородные, с лучшим или худшим эффектом. В тиглях кипелмеркурий, то есть argentumvivum[53], плавилась в купелях сера,выделялась в ретортах нитра[54] и осаждалась соль, а испарениявыжимали слезы из глаз. Что-то там растворялось, что-то сублимировалось, во всестороны брызгала кислота, проедая дыры в страницах лежащих на столах бесценныхэкземпляров «De quinta essentia» Раймонда Луллия, «Speculum alсhemiae» РоджераБэкона и «Theatrum chemicum» Арнольда Виллановы. На полу стояли, ужасно воняя,котлы, наполненные caputmortuum[55].

Обычно — также и тогда, когда Сватоплук Фраундинст привелсюда Рейневана в первый раз — в лаборатории работали по меньшей мере три иличетыре алхимика. Сегодня — исключение! — был только один.

— День добрый, мэтр Эдлингер!

— Пожалуйста, не подходите, — проворчал алхимик, не отрываяглаз от большой колбы, стоящей на подогреваемом песке. — В любой момент можетвзорваться!

С Эдлингером Бремом, лиценциатом из Гейдельберга,познакомился в Майнце, пригласил и привез в Глубчицы князь Вацлав, сын ПжемкаОпавского. Какое-то время мэтр Эдлингер знакомил юного князя с алхимическойтеорией и практикой. У Вацлава — как у многих современных ему княжескихотпрысков — был бзик на пунктике алхимии и философского камня, поэтому Брем жилв пышности и благополучии до тех пор, пока на него не обратила особого вниманияИнквизиция. Когда в глубчицком воздухе запахло костром, алхимик сбежал вПражский университет, где его застала буря 1419 года. Выделяющемуся, чужому, неговорящему по-чешски немцу наверняка выпали бы на долю тяжкие времена. Но с нимпознакомились и спасли магики из «Архангела».

Эдлингер Брем схватил колбу железными клещами и влил кипящуюсинюю жидкость в чашу, полную чего-то, что напоминало лягушачью икру. Зашипело,задымило, чудовищно засмердело.

— Sakradonnerwetterhimmelkreuzalleluja![56]— Было ясно, что алхимик ожидал гораздо лучшего эффекта. — EinetotalzkurveneSache!Scheisse, ScheisseundnocheinmalScheisse![57] Вы еще здесь? Язанят! Ага, понимаю... Идете посмотреть, как у Акслебена получилось с Самсоном?

— Именно так, — подтвердил Щепан из Драготуш. — Идем. А ты —нет?

— В принципе... — Эдлингер Брем вытер руки о тряпку; взором,полным сожаления, глянул на чашу дымящейся икры. — В принципе-то могу пойти.Здесь меня уже ничто не держит.

В глубине алхимической лаборатории, в скромном уголке заскромной занавесью, прятались дверцы. Для непосвященного — если б таковойкогда-либо ухитрился сюда проникнуть — это был чуланчик, забитый горшками,ящиками, бочонками и бутылями. Посвященные поворачивали скрытый в одном избочонков рычаг, проговаривали заклинание, и стена отодвигалась, являя взорамтемное отверстие, из которого несло могилой. Во всяком случае, таким быловпечатление при первом посещении.

Эдлингер Брем магически зажег магический фонарь, пошелпервым. Щепан из Драготуш, Рейневан и Шарлей вошли следом, вступили на ступенилестницы, спиралью извивающейся вдоль стен мрачной и, казалось, бездоннойшахты. Снизу несло холодом. И влагой.

Щепан из Драготуш повернулся.

— Помнишь, Рейневан?.. Мы были с ним не посреди чертога; //То был, верней, естественный подвал // С неровным дном, и свет мерцал убого[58].

— Самсон Медок, — тут же догадался Шарлей, — то есть я хотелсказать Данте Алигьери, «Божественная комедия». Любимое поэтическоепроизведение нашего друга.

— Несомненно, — улыбнулся моравец, — любимое. Ибо оченьчасто повторяемое. Здесь, на этих ступенях, вашему другу вспоминалась не однацитата из Inferno[59]. Ты, ваша милость, как вижу, хорошознаешь его с этой стороны.

— Я узнал бы его по этому на краю света.