– Всё же, – прокричал он, не слыша собственного голоса за многослойным воем гитар и раскатами барабанов, – есть и в этом веке люди, умеющие рубить, как надо!

Спустя некоторое время я прервал его медитацию:

– Вам не жарко в косухе?

Лёха снял наушники и отмахнулся:

– Да ты чего? Скоро уже польёт – видишь, тучи какие? – честно говоря, особых признаков дождя я не видел: длинные, редкие, но при этом густые облака растекались по голубому небу, не заслоняя, а скорее украшая его. Но я верил Лёхиному чутью – старый панк умел чувствовать приближение бури.

– Не боитесь, что краску смоет? – я движением глаз указал ему на томагавк, на что Лёха сердито фыркнул:

– К тому времени, когда начнётся ливень, я планирую лежать, развалившись на шикарном диване, будучи пьяным в стельку, и орать под лучшие песни из тех, что когда-либо были исполнены!

Достав тряпку для протирки стойки, я поинтересовался:

– Какой-то праздник?

– Ну! Корешу полтинник стукнул, и пусть в таком возрасте на рейв сгонять не получится, вспомнить панковское прошлое нам не помешает ни дождь, ни жир, который мы наели, став серьёзными бизнесменами. Всё чинно: никаких костюмов, никаких левых людей – только шикарная дача, только шашлык, только море алкоголя и гигабайты музыки.

– Даже девушек звать не будете? – я улыбнулся, зная, что для Лёхи женский пол является больной темой.

– Слышь, – он раздражённо щёлкнул пальцами, – какие девушки, ну?! Нам не по тридцать лет, мы хотим культурно и весело отметить праздник в своём кругу, а не разбавлять торжество слюнями и сомнительными бабами. У кореша жена, блин, дети – ты чего?! Какие девушки, н-ну?!

– Да я понял, что Вы, – похлопав его по плечу, я добавил «Мёрфис» в бокал, жалея, что вообще поднял эту тему – Лёха разошёлся не на шутку. «Мёрфис» пришёлся кстати – как дыхание осени охлаждает последние августовские деньки, так и стаут остудил Лёхин пыл, поэтому я позволил себе ещё немного подразнить старого панка:

– Когда Вас-то женим уже?

Тот на провокацию не поддался – задумчиво смотря в окно, он покачал головой, приговаривая:

– Не, блин, ну ты чего? Куда мне на старости лет-то, ну?

– Да знаете – седина в голову…

– Э, нет, блин, в мои рёбра кто только не прыгал и не бил, но думать-то головой надо! Не хочу я женщину, понимаешь?

– А наследника как же?

– Да куда мне наследник? Я хоть и деловой человек, но всё же панк – не хочу, чтобы какие-то «наследники» жирели на деле моей жизни! Пусть его наследует весь мир – вот в чём идея, блин! Я ведь не баба – это им позарез нужен спиногрызик, чтобы жизнь не была прожита зря. Они странные, бабы. И слишком себя любят: вот и рожают. А я не хочу иметь детей именно потому, что жизнь – смертельная схватка, в которой нужно убивать, чтобы остаться в живых. Я не хочу обрекать их на это, не хочу в угоду своему эгоизму плодить тех, кто прикроет мне спину в этой схватке, кто потом будет жалеть меня, плакать над моим телом. А бабам это чуждо.

Я несколько ошалел от такой откровенности панка, поэтому осторожно перевёл разговор в прежнее русло:

– Ну ладно, детей не трогаем – а просто, по любви жениться?

– Вот с этим ты вообще мимо, – Лёха нахмурился и покачал головой, прихлебнув «Мёрфис», – любовь не моя тема, не. Я, блин, видел много брутальных мужиков, безэмоциональных, циничных ублюдков, не закусывающих после третьей, которых любовь сделала мягкими, тёплыми, скулящими щеночками! – и он, высунув язык и сложив руки характерным образом, изобразил щенка с томагавком. – У меня была бурная молодость, но, к счастью, этой ошибки я не допускал никогда.

– Целомудренный панк? – я усмехнулся, – Это что-то новое.

– Да причём тут целомудрие, блин, – он стукнул по стойке кулаком, в тот же момент испуганно вжав голову в плечи и в извиняющемся жесте подняв вверх руки, – ой, блин, прошу прощения. Мне больше не наливать.

Я одобрительно кивнул и, вытерев стойку, убрал бокал подальше.

– Так вот, блин, я о чём? Целомудрие это другое – рейвы там, квартирники, ну, понимаешь, там не до любви, там не руководствуются такими понятиями. Там всё просто – а любовь всё усложняет, усложняет, блин, отношения между людьми, ну, понимаешь? Проблема любви в том, что человек не может, влюбляясь, спроецировать своё чувство на какой-либо значимый временной промежуток. Эмоции исчезнут или изменятся, и любовь, которая была результатом их совместного всплеска, исчезнет. Мы, блин, сильно ошибаемся, принимая за бесстрастную, не зависящую от мелочей человеческого восприятия любовь тот огонь, который горит в нас, когда мы целуем того, кто будет с нами, как мы считаем, всегда. Но что человек знает о вечности? Как может наш разум осознать бесконечность Вселенной или отсутствие времени? Мы влюблены в момент времени – а для такого чувства вечность: это всё, что больше, скажем, 50 лет. Любовь всегда ассоциировалась с чем-то таинственным, непонятно прекрасным и возвышенным, как будто, блин, и не человеческим вовсе, в то время как её суть умещается в одной строчке химической, блин, формулы. Однако если убрать из неё страсть, убрать похоть и ревность, то вместо химии мы получим любовь абсолютную и вечную, а потому недоступную для понимания.

Мне вспомнился Сергей – и даже на секунду подумалось, что они основали тайное общество постигающих Вселенную. «Скоро», – думал я, – «они будут устраивать заседания в «Фениксе», а пока что просто заходят по одному, подготавливая меня». И сразу же посмеялся над бредовостью этой мысли – как они вообще могут быть связаны между собой?

– Не знал, что Вы думаете о таком, – я удивлённо покачал головой, невольно восхищаясь силой идеи Лёхи, но тот только отмахнулся.

– Фигня, блин, это ведь так, слова – я красиво говорить научился, когда после тюрьмы читать стал запоем. Наш мир, понимаешь, он же любит это: красивый костюм, красивая речь, духи, улыбки. А под этим слоем сливок и крема лежит самое что ни на есть настоящее дерьмо, и вот о нём как бы не принято говорить. Это всё ненастоящее: красота модниц уйдёт через 20-30 лет, костюм порвётся, духи смоются, слова забудутся – и вот тогда останется то, чем ты на самом деле являешься. Я вот не боюсь быть таким, какой я есть без костюма и изысканных фраз – панки не притворяются, блин.

Я поднял вверх кулак, выражая солидарность с позицией Лёхи, и, не зная, что сказать,