не получалось. Жалость, которую порой я и люди испытывали по отношению к Дмитрию, претила ему самому, так как он изо всех сил старался добиваться того, чего хотел и чего был достоин – но чего никак не мог получить: то ли из-за узкого костюма, то ли из-за огромных ушей. Мне стыдно за эту жалость: Дмитрий в ней не нуждается, он нуждается в совете, ибо проблема – не в костюме и ушах. Я знаю, ему советовали менять стиль, ему говорили, как можно ухаживать за собой, чтобы производить впечатление настоящего победителя – проблема была в рамках, в которые его когда-то вогнали и из которых он не смог выйти впоследствии.

Историю этих рамок я собирал по частям из разных источников вроде Интернета и его разговоров по телефону, случайно услышанных мной; при этом додумывая недостающие детали. Корень болезни виделся мне в семье Дмитрия, слишком долго контролировавшей его жизнь и занятия. Отчётные звонки маме по вечерам наводили на мысль о том, что от этого контроля он не может избавиться до сих пор.

Также я подозревал религию: Дмитрий молился перед едой, строго соблюдал пост и читал Библию – словом, был образцовым христианином! Однако, как мне кажется, это не подарило его душе свободу и покой – разрываемый противоречиями, Дмитрий обрёл ещё одни рамки, внутри которых должен был биться.

Праздники Дмитрий встречал либо с семьёй, либо в одиночестве, лишь иногда под вечер заглядывая в «Феникс», чтобы поздравить меня – ни школьных товарищей, ни институтских друзей, ни коллег в его жизни не осело, и одиночество, в котором он не признавался ни себе, ни окружающим, медленно убивало его.

Также я особо отмечал странное увлечение Дмитрия, о котором он поведал мне практически сразу после того, как мы познакомились достаточно близко: он принёс в «Феникс» стеклянный муравейник.

Не знаю, хотел ли он поразить меня своим чудачеством или же искренне надеялся, что меня заинтересует подобное хобби – честно говоря, я так волновался, чтобы муравейник не разбился и его обитатели не заполонили «Феникс», что не очень хорошо помню всё, что он тогда мне наговорил. В памяти осела лишь одна фраза – как сейчас помню: он произнёс её, глядя на своих питомцев, копошащихся за стеклом, глазами, полными нежности:

– Как для нас муравьи выглядят роботоподобными, не наделёнными сознанием существами, так и мы для кого-то выглядим суетливыми, одержимыми незначительными страстишками, крошечными созданиями.

Почему я запомнил именно её? Она обнажала неудовлетворённость Дмитрия собственным положением, показывала, насколько сильно он хочет контролировать хоть что-то и властвовать хотя бы над кем-то – да хоть над муравьями! Я окончательно понял это гораздо позже, уже после пьяных бесед о женщинах и любви, и именно она сложила мозаику под названием «Факторы, сломавшие клерка Дмитрия» воедино.

Эти факторы, помноженные на податливый характер, и делали Дмитрия мамонтом русской интеллигенции, который робко, вежливо смотрел на охотников, ожидая смерти, вместо того, чтобы дать им отпор. Он был бы рад лечить корень проблемы, но зона комфорта, заглушавшая мысли о возможных трудностях, была слишком прекрасной таблеткой, чтобы отказаться от неё – так было до этого дня, когда я второй раз в жизни увидел выражение отчаянной уверенности в его глазах.

Всё начиналось обыкновенно: войдя, Дмитрий поздоровался со мной и отправился на свободный диван, как вдруг, едва я вставил новую лампочку взамен перегоревшей во вторник, его глаза загорелись – и дело тут не в электричестве: этот огонь горел в них уже давно, ещё до того, как он зашёл в «Феникс» – мне даже захотелось сменить скулящего «Heaven Knows I’m Miserable Now» в тот момент Морриси из «Тоскливого» плейлиста на что-нибудь из бодрящего «Боевого».

Когда я принёс ему традиционные кофе и тосты, Дмитрий дружелюбным жестом показал на соседний диван, словно чувствуя, насколько любопытно мне было узнать о причине столь внезапной перемены:

– Aut Caesar, aut nihil! – Он чуть ли не кричал: думаю, ожидание перед этой фразой далось ему нелегко. – Alea iacta est!

– Решили перед работой перейти Рубикон? – я улыбнулся, чувствуя, что огонь в его глазах согревает и меня, и «Феникс», пробуждая его решимость в нас.

Дмитрий удивлённо посмотрел на меня, не оценив шутки – видимо, речь шла о чём-то таком, с чем шутить было строжайше запрещено. Думая об этом, в душе я улыбнулся ещё шире, но на лицо надел маску серьёзности:

– Вы готовитесь к принятию важного решения?

– Я его уже принял! – невозможно было понять, почему он был так заведён: то ли радость, то ли безумие, то ли страх лишили его возможности говорить нормально, превращая каждую фразу в лозунг.

Поняв, что продолжать он не собирается, я помолчал, предоставив ему возможность немного остыть, а затем осторожно, уже безо всякой шутливости, спросил:

– Что Вы решили?

Секунду он вглядывался в пустоту за моим плечом, после чего достал из-под стола коробку, а затем аккуратно извлёк оттуда бутылку:

– Это, – Дмитрий помахал ею настолько бодро, что у меня, повидавшего немало разбитых тар на своём веку, ёкнуло сердце, – срочная мера!

Я непонимающе вскинул бровь – Дмитрия будто подменили. Мало того, что он с этими криками больше похож на фаната на футбольном матче, чем на офисного работника – куда-то пропала его любовь к точным формулировкам и ясному изложению своих мыслей. Я не понимал ни слова из того, что он выкрикивал, но всё же предпринял ещё одну попытку наладить контакт:

– Что за мера?

– Во всём виновата моя извечная прокрастинация – вместо того, чтобы купить подарок заранее, я дотянул до последнего и в итоге из-за приезда брата проспал свой подарок боссу! Вот и пришлось выкручиваться.

Дмитрия как будто окатили ледяной водой – он кричал, торопился, нервничал, выдавая информацию непропорциональными частями, не утруждая себя подробностями. Вот, к примеру, что за загадочный брат? Однако я, несмотря на постепенно закипавшее внутри раздражение, решил не наседать на столь тонкую натуру, а зайти с безопасного края, аккуратно выведывая подробности:

– А что хотели подарить?

– Шикарный, модный портфель! Натуральная кожа телёнка, застёжка на магнитной кнопке, подкладка из шёлковой ткани…

– Видимо, Ваш босс ценитель подобных вещей, – не желая углубляться в технические характеристики портфеля, я с улыбкой прервал его тираду.

– Это одна из немногих вещей, в которых он разбирается, – вздохнул Дмитрий, – ах, какой портфель!

– Какой бы он не был, плакать над разлитым молоком смысла нет. А что в итоге дарите?

Тут загрустивший было клерк встрепенулся и вытянулся в струнку:

– Самый дорогой коньяк в городе, – гордо продекларировал