- Можешь, детка, - сказал он, глубже погружаясь в нее. - Ты можешь принять меня.

Больше он уже не мог говорить. В нем проснулся пещерный человек, пращур его предшественников с голубой кровью. Требовать. Клеймить. Обладать. Только это имело значение, пока он ритмично двигался. Ему хотелось, чтобы она полностью принадлежала ему. И эта мысль могла бы напугать его. Возможно, позже так оно и будет. Но сейчас, когда ее крики оглушали его, когда ее ногти впивались в его кожу, когда она приподнимала бедра, чтобы он как можно глубже вошел в нее…

Он словно лишился рассудка.

Надя прижималась к нему, снова и снова повторяя его имя. И он уже не мог сдерживать себя. По его телу словно пробежал электрический разряд - по спине, по ногам и даже по подошвам ног.

- Давай же, Надя, - прошептал он, потом просунул руку между их покрытыми потом телами и коснулся ее клитора.

Она вскрикнула и так сильно выгнулась навстречу ему, что он испугался, что она сломается пополам. Ее внутренние мышцы стали сокращаться, сжимая его, доставляя ему неземное наслаждение.

И он сдался.

С хриплым стоном он в последний раз погрузился в нее, и все мысли улетучились из его головы. Больше не существовало ничего, кроме нее и удовольствия, которое она ему подарила.

Он упал на нее и тут же повернулся набок, чтобы не раздавить ее своим весом. И он обнял ее, желая лишь одного - чтобы это длилось вечно.

- Почему я внезапно начинаю чувствовать себя бедной овечкой, идущей к своему Создателю? - пробормотала Надя себе под нос, когда Грейсон открыл перед ней дверцу машины и протянул ей руку.

Грейсон фыркнул. Она подавила вздох и вложила руку в его ладонь. Другой рукой придерживая подол платья - еще один его подарок - она вышла из машины. Грейсон не отпустил ее руку, а, напротив, переплел пальцы с ее пальцами.

Это все притворство. Второй акт спектакля «Грейсон и Надя».

Холодный голос рассудка прошептал ей это напоминание, но это не помешало ее сердцу замереть при этом пустячном проявлении их симпатии.

Их единения.

И она нуждалась в этом единении, когда шла к роскошному стоявшему на берегу озера особняку, где уже собрались гости. Среди них были сенаторы, миллиардеры, как Грейсон, и множество знаменитых людей. Этот прием в честь годовщины свадьбы его родителей очень отличался от камерных ужинов и вечеринок, которые ей довелось посетить с Грейсоном. О них уже начали писать в светской хронике, и, хотя некоторые были очень добры к ней, а некоторые - вовсе нет, всех их без исключения волновал один вопрос - что делает наследник Чендлеров с такой никому не известной особой.

Неизвестной. Это было вежливое определение. А другими, не такими вежливыми, были «пустое место», «инженю с крутыми бедрами» и даже «охотница за деньгами».

Ей не нравился мир Грейсона. Этот мир был красивым, но холодным, мелочным и жестоким. И она вынуждена была постоянно напоминать себе, что делает это все ради Эзры. Будущее брата было единственным, что мешало ей вернуться в свой маленький, нищий, но гораздо более добрый мирок.

Эзра… и Грейсон.

Она взглянула на него, пока он вел ее по мраморной лестнице под каменными арками. Многочисленные фонарики освещали веранду и ведущие в величественный зал двери, которые сделали бы честь любому дворцу.

Грейсон был здесь своим. С его аристократической красотой и сексуальной уверенностью в себе, которые были неотъемлемой частью его, как и прекрасно сшитый итальянский смокинг. Он принадлежал этому миру богатства и престижа. В то время как она была самозванкой.

И все же… все же она продолжала играть этот спектакль.

Потому что, как бы это ни было невероятно, она была нужна Грейсону. И не только для того, чтобы разрушить матримониальные планы его матери. За эти проведенные в его обществе недели она заметила, что окружающие воспринимают его либо как плейбоя, либо как расчетливого бизнесмена. Но никто не знал его настоящего - иногда мрачного, всегда проницательного и острого на язык. Но ей он иногда показывал эту сторону своей личности. Она подозревала, что она была единственной, кому он это показывал. Ему необходим был кто-то, с кем он мог быть самим собой. Пусть даже на короткое время.

И она солгала бы, если бы сказала, что не ждет с замиранием сердца этих редких моментов откровенности.

«Глупо. Глупо хотеть большего. Неужели ты никогда ничему не научишься?» - сказала она себе.

- Ты в порядке? - спросил ее Грейсон, когда они вошли в дом.

- Да. - Она нацепила на лицо улыбку, которая, как она надеялась, выглядела невозмутимой. - Почему ты спрашиваешь?

- Потому что ты до боли сжимаешь мне пальцы.

Она тут же ослабила свою хватку.

- Прости, - пробормотала она. - Я даже этого не заметила.

Высокий мужчина в черном костюме и с галстуком-бабочкой подошел к ним.

- Могу я проводить вас в бальный зал?

- Дайте нам пару минут, пожалуйста, - сказал Грейсон и, не дожидаясь ответа, увлек Надю к камину у противоположной стены комнаты.

- Надя. - Грейсон взял ее за подбородок и поднял ее голову так, чтобы заглянуть ей в глаза. - Скажи мне, о чем ты думаешь.

Она постаралась унять дрожь, которая прокатилась по ее телу от этого прикосновения. Попыталась. И это ей не удалось. Прошло две недели после той ночи, когда они занимались сексом в его пентхаусе. И за это время он ни разу не дотронулся до нее. Отчасти она понимала почему. После того разговора в ресторане, когда она рассказала ему о своем прошлом, ему не хотелось, чтобы она думала, будто он давит на нее, чтобы включить секс в их сделку. Он уважал ее личное пространство.

Но она не могла не переживать из-за того, что он, может быть, больше не хочет ее. Что прелесть новизны уже прошла. Что он не находит ее желанной…

Она покачала головой, стараясь прогнать эти мысли.

- Я думаю, что мне повезет, если я не поставлю тебя в неловкое положение. Этот прием намного грандиознее, чем все предыдущие, - сказала она.

Его взгляд смягчился, и он обнял ее за плечи.

- У тебя самые красивые глаза, - выпалила она, пытаясь отвлечься от тех ощущений, которые вызвало у нее его прикосновение.

Но как только Надя сообразила, что сказала, она замерла. Вот черт!

В его взгляде отразилось удивление, сменившееся шоком.

- Что?

Она небрежно махнула рукой.

- Не обращай внимания. Я уже говорила тебе, что волнуюсь. Это показатель того, какую чушь я могу ляпнуть там, в бальном зале, если встречу знаменитого артиста или певца.

Но он даже не улыбнулся.

- Значит, замечание о моих глазах было лишь чушью? - поинтересовался он, и его голос был холодным и ровным.