дела не лучше: упаковка замороженной курицы, килограмм на пять, пачка гороха, пачка кукурузы. Хватит на обед сегодня и завтра. Что будет потом, не знаю. Рождество – один большой знак вопроса.

Трей засовывает руку в холодильник.

– Бри, хватит выпускать холодный воздух.

Осталось семь яиц: одно забрал Трей. И хлеб тоже.

– Ты говоришь как бабушка!

Я на десять секунд оставлю холодильник открытым, и начинается: «Закрой немедленно, а то вся еда протухнет!»

– Эй, вообще-то она правду говорила, – возражает Трей. – И счет на электричество набежит.

– Ой, все.

Я закрываю холодильник. Дверца увешана свежими квитанциями. За газ заплатили, поэтому у нас тепло и почти нечего есть. Между едой и отоплением Джей выбрала второе, потому что холодно, а на следующей неделе обещали метель. Она считает, что мы как-нибудь продержимся на наших запасах.

Однажды настанет день, когда не придется ни держаться, ни выбирать. Надеюсь.

– И что мне есть на завтрак?

Трей разбивает яйцо в раскаленную сковороду.

– Сделай яичницу, как я.

– Ненавижу яйца! – И он это знает. Они слишком… ну, яйца.

– Тогда поешь арахисового масла с желе.

– На завтрак?

– Лучше, чем ничего.

На кухню входит Джей, стягивая волосы в хвост.

– О чем спор?

– Есть почти нечего, – жалуюсь я.

– Знаю. Я заеду в общественный центр. Джина говорит, там дают еду. Можно набрать чего-нибудь, до января продержимся.

Трей кладет яичницу на кусок хлеба.

– Ма, может, пора по делам?

Это он про службу социального обеспечения. Так всегда говорят ребята из Сада. Если говорить «по делам», никто не станет расспрашивать. Но все и так поймут, о чем речь. Зачем тогда шифроваться?

– Ну уж нет, туда я не пойду, – отвечает Джей. – Не дам им повода унижать мое достоинство только потому, что я имею наглость просить о помощи.

– Но если они помогут…

– Нет, Брианна, поверь мне. Дядя Сэм ничего просто так не даст. Он за жалкие гроши лишит тебя остатков достоинства. Да и не дадут мне ничего. Безработным студентам талонов на еду не дают, а отчисляться я не собираюсь.

Кошмар какой-то. Это просто зыбучие пески: чем больше мы дергаемся, тем глубже увязаем.

– Ма, я просто сказал, что это было бы кстати, – говорит Трей. – Нам очень нужна помощь.

– Я обещаю, что дома будет еда. Не волнуйся, ладно?

Трей тяжело вздыхает.

– Ладно.

– Спасибо. – Джей чмокает его в щеку и стирает след от помады. – Бри, поедешь со мной в центр.

– Почему?

– Потому что я так сказала!

– Дорогие чернокожие родители! Это плохой ответ. С уважением, Брианна Джексон от имени всех чернокожих детей мира. P. S. Нам не хватает смелости высказать это вам в лицо, и мы просто уходим к себе переодеваться, бормоча это послание себе под нос.

– Чего-чего? – переспрашивает Джей.

– Ничего!

Блин, уже даже побормотать нельзя.

Общественный центр всего в паре улиц от нас, на Эш-стрит. Еще нет восьми утра, но парковка уже забита до отказа, рядом стоит восемнадцатиколесная фура, груженная всякими коробками, а очередь выходит на улицу.

И фургон новостников приехал.

Ну блин.

– Не хочу попадать в новости! – говорю я, пока Джей паркуется.

– Ты в них и не попадешь.

– Мало ли, камера меня захватит.

– И что?

Она не понимает.

– А если кто-то из школы увидит?

– Чего тебя так заботит, что они скажут?

Я закусываю губу. Если кто-то увидит, я стану для всех нищей как церковная мышь девчонкой в поддельных тимбах: сперва ее швырнули на пол, а теперь ей нечего есть.

– Малышка, нельзя так волноваться, что о тебе подумают, – наставляет Джей. – Всегда найдется кто-нибудь, кому ты не нравишься, но необязательно обращать внимание.

Я не могу оторвать взгляда от фургона новостников. Как будто не обращать внимания – это так просто.

– Может, мы…

– Нет. Мы зайдем, возьмем еды и скажем спасибо. А то есть будет не «почти нечего», а совсем нечего. Понятно?

– Понятно, – вздыхаю я.

– Хорошо, идем.

Очередь продвигается довольно быстро, но, кажется, в ближайшее время не закончится. Мы тоже встаем, и через минуту за нами уже четыре человека. Кого тут только нет: мамы с детьми, пожилые люди на костылях… Кто-то кутается в пальто, на ком-то и одежда, и обувь, похоже, из мусорки. Изнутри громко играет рождественская музыка, волонтеры, разгружающие фуру, нацепили колпаки Санта-Клауса.

Мужчина из фургона ведет вдоль очереди объективом камеры. Видимо, кому-то нравится смотреть, как бедняки из гетто клянчат еду.

Я рассматриваю собственную обувь. Джей берет меня за подбородок и шепчет: «Голову вверх!» Чего ради? Здесь-то чем, блин, гордиться?

– Твоя девчонка? – спрашивает стоящая за нами женщина в куртке на молнии, домашних тапках и бигуди. Как будто встала с кровати и сразу сюда.

Джей ерошит мне волосы.

– Да, моя малышка. Единственная дочь.

– Как мило, что она пришла с тобой. Своих я так от телевизора и не оторвала.

– Поверь, мне пришлось потрудиться.

– Эти дети не понимают своего счастья. Но всю еду съедят как миленькие.

– Правда жизни, – вздыхает Джей. – Сколько их у вас?

Реально, куда бы мы с ней ни пошли, она всегда завязывает разговоры с незнакомцами. Такая уж она общительная. Я больше по части «окей, люди существуют, но разговаривать-то с ними зачем?».

Пока мы добираемся до входа, я успеваю узнать всю историю жизни этой женщины. А еще она рассказывает Джей про церкви и другие места, где раздают еду. Джей все записывает. Кажется, пора привыкать к такой жизни.

В помещении спортзала расставлены столы, заваленные одеждой, игрушками, книгами и упаковками еды. Волонтер записывает данные Джей, выдает ей коробку и приглашает пройти к столам. Другие волонтеры раздают еду. Рядом с кольцами для баскетбола стоит чернокожий Санта с мешком и угощает детей конфетами. Ему помогает, не забывая позировать для селфи, парень с выбритыми на висках молниями. На нем толстовка с надписью «Мистер Шикардосный».

Я давно подозревала, что Бог на самом деле сценарист и ему нравится придумывать для меня дурацкие ситуации. Ну типа «ха-ха, этой девчонке не просто пришлось побираться на раздаче еды, но еще и на глазах у Майл-Зи, ща лопну от смеха».

Этому шоу нужно сменить режиссера.

Джей следит за моим взглядом.

– Это ведь тот парень с батла? У которого еще песня дебильная?

Откуда она все это знает?

– Угу.

– Не обращай внимания.

Ага, щас. Песня, конечно, дебильнее некуда, но я из дома не могу выйти, чтобы ее не услышать.

Когда уже тетя Пуф расскажет, что делать с моей собственной песней? Но от тети по-прежнему никаких вестей. Я не волнуюсь. С ней такое бывает.

– Вперед. – Джей берет меня за руку. – Мы, по крайней мере, пришли только за едой. Остальное у нас есть. Кое-кому здесь повезло меньше.

Первый стол завален консервами. Ими заведуют две пожилые дамы, чернокожая и белая, в одинаковых свитерах с оленями.

– Сколько ртов кормишь, дорогуша? – спрашивает у Джей чернокожая.

Вторая смотрит на меня с еле заметной улыбкой, а от выражения ее глаз мне хочется выть. В них сострадание.

Мне хочется сказать ей, что обычно у нас все не так. Обычно мы не стоим в огромных очередях и не клянчим еду. Иногда наш холодильник пустел, но раньше мы всегда знали, что скоро в нем снова будет еда.

Хочется попросить ее не смотреть так больше.

Сказать, что однажды я решу все наши проблемы.

Что я мечтаю отсюда вырваться.

– Пойду пройдусь, – бормочу я Джей.

Еда стоит вдоль одной стены зала, а напротив – одежда, игрушки и книги. Рядом со столом для книг и игрушек стоит Майл-Зи, вокруг него скачут мелкие дети и танцуют его танец, а операторша все это снимает.

Я отхожу от них подальше и направляюсь к столу с обувью. Длиной он примерно как стол в школьной столовой. Обувь разложена по размерам. Вся она ношеная, и хорошо, если одним человеком. Я заглядываю в ряд с женским шестым размером – ну а почему бы нет?

И вдруг вижу их.

Они выше большинства других пар. На пальцах левого маленькая потертость, а так они почти новые, даже кожаный ярлычок с цепочки не оторвался. Тимбы.

Я беру их в руки. Это не моя паленка с барахолки: на боку клеймо в виде дерева.

Я сейчас могу взять себе настоящие тимбы!

Опускаю глаза на свою обувь. Джей сказала: брать только еду. Эта пара должна достаться тому, кому вообще надеть нечего. А не мне.

И все-таки…