к выходу из спортзала я оборачиваюсь. Суприм смотрит на меня с сочувственной улыбкой.

Новых посетителей больше не пускают. Пара волонтеров объясняют остаткам очереди, что пора расходиться. Новостники уже уехали: никому не интересно записывать бранные слова или снимать мать с примотанным к бедру младенцем, которая умоляет дать ей еды.

Самое тяжелое – идти мимо рядом с мамой, которая тащит полную коробку еды, и знать, что ничего не можешь отдать – самим нужно.

Я помогаю Джей загрузить коробку в джип. Внутри консервы, полуфабрикаты, замороженная индейка…

– Какое-то время продержимся, – говорит она. – Буду носиться с этой индейкой как Бабба, друг Форреста Гампа.

Это мой самый любимый фильм (вру, конечно, самый любимый после Ваканды, Ваканда навеки). Не знаю, есть что-то в том, во скольких исторических событиях поучаствовал этот простой, наивный парень. Начинаешь верить, что нет ничего невозможного. Если уж Форрест Гамп встречался с тремя президентами, я уж как-нибудь вырвусь из Сада.

Мы уезжаем, а на парковку набиваются новые машины. Может, новостники еще вернутся. С кого-нибудь станется поднять шум.

– Повезло, что успели проскочить, – говорит Джей.

Страшно, что у нас есть еда только благодаря везению. Хотя в фильме про Форреста Гампа было точно так же. Ему все время везло оказаться в нужном месте в нужное время.

А что, если мне так же повезло с Супримом?

– О чем вы с ним разговаривали? – спрашивает Джей.

Я ерзаю в кресле: про песню я ей не рассказывала. Если я спешу с выводами, Джей летит к ним со скоростью света. Ей будет плевать, в чем смысл моих строчек, при одном упоминании «глока» она закопает меня на три метра. Двух ей будет мало.

Лучше я сперва посмотрю, что из этого всего выйдет. Ну типа, если я подпишу контракт на миллион долларов, как Ди-Найс, ей будет сложновато со мной ругаться, ведь правда?

– Мы просто обсудили батл и всякое такое, – отвечаю я. – Суприм говорит, во мне есть «то самое». Ну что-то такое, что делает звезд звездами.

– Тут он прав. В записи батла это прекрасно видно.

– Ты смотрела?..

– Конечно. Тебя это удивляет?

– Ты мне не говорила!

– Я злилась, что ты подзабросила учебу. Сейчас хорошо учиться – самое главное. Но я посмотрела видео с канала Ринга, как только его выложили. Бри, ты была невероятна. Я другого и не ждала. В детстве ты из чего угодно делала микрофон. Если у меня пропадала щетка для волос, я знала, что ты забрала ее себе и что-то в нее лепечешь. Твой папка говорил… – Она продолжает хриплым голосом: – «Наше маленькое чудо будет суперзвездой».

– Чудо?

– У меня до тебя было четыре выкидыша.

– О.

«Чудо». Одно слово. Если постараться, можно зарифмовать со словом «труд».

Меня звали чудом? Верится с трудом.

Джей часто-часто моргает, но не сводит глаз с дороги. Иногда она смотрит на меня, будто ищет себя-прошлую. Я тоже украдкой на нее поглядываю. Не слишком пристально, так, мельком, пытаясь представить, какой была она и какой могу стать я.

Она одновременно вселяет в меня надежду и пугает.

– Маленькое чудо, – повторяет она. – Я тебя люблю. Не забывай.

В груди снова что-то екает. На этот раз точно что-то приятное.

– Не забуду. И я тебя.

Тринадцать

Рождество получается настоящим.

Оно выпадает на воскресенье, и, хотя уж в день рождения Иисуса-то некрасиво не заглянуть к нему в церковь, мы все спим до одиннадцати и пропускаем службу. Никогда не понимала сцен из фильмов, где семья просыпается с первым лучом рассвета и все такие радостные дружно восклицают: «Ура, Рождество!» Мы скорее в один голос порадуемся: «Ура, можно поспать!»

Серьезно, для меня главный плюс Рождества – возможность хорошенько выспаться. И еще неплохой бонус – можно почти не вылезать из пижамы. Комбинезон с Пикачу – и что еще надо для счастья?

Завтракаем мы только после полудня. На Рождество Джей всегда печет блинчики с яблоком и корицей, и сегодня тоже: в общественном центре нашлась для нас пачка муки. Обычно мы еще едим бекон, толстенный – я бы за него вышла, если бы так было можно, – но бекона нам не дали.

Мы идем с тарелками в гостиную и сидим на диване, густо намазывая блины арахисовым маслом с желе. После завтрака мы обычно разворачиваем подарки, но сегодня под елью совсем пусто. Джей Рождество оказалось не по карману, и Трею, понятно, тоже. Да мне и не привыкать. Если подарков хотя бы три, уже чудо. Ноль – это почти три. Все нормально.

Джей уходит к себе – звонить пожилым родственникам, которые, как ни странно, еще живы. Мы с Треем загружаем на приставке, которую купил еще отец, игру про Майкла Джексона. Клянусь богом, на свете очень мало что может сравниться с этой игрой. Она учит танцевать как Майкл Джексон. Конечно, можно просто тыкать нужные кнопки и все равно победить, но мы с Треем выкладываемся на полную. Дрыгаем ногами, хватаемся за ширинку… И оба очень хотим друг друга уделать.

– Гляди, как я могу! – говорит Трей, делая очередной выпад ногой. Игра оценивает его как «идеально!». Он всегда очень высоко задирает ногу – наследие университетского оркестра. – Ого-го, малышка, у тебя нет шансов!

– Врешь! – Я кружусь вокруг своей оси и тоже получаю «идеально!». Еще бы. Я все движения наизусть знаю. Майка я обожаю еще с тех пор, как раскопала на ютубе видео с премьеры Billie Jean. Мне было шесть, и я была покорена. Он так грациозно двигался, а толпа отзывалась на каждый шаг, каждый прыжок. А еще у нас с ним одна фамилия. Я сразу полюбила его, как любят близких.

То видео я пересматривала, пока не выучила каждое движение. Потом дедушка с бабушкой включали Billie Jean на всех семейных праздниках, и я устраивала представление. Неважно, были это кулинарные посиделки, воскресный обед или поминки. Все обожали смотреть, как я танцую, а я обожала их внимание.

Да, у чувака были проблемы, и не во всех из них мне хочется разбираться, но его талант никуда не делся. Как бы там ни было, он всегда оставался самим Майклом Джексоном.

Я тоже так хочу. Ладно, не совсем так – прости, Майк, – но я тоже хочу, чтобы однажды про меня сказали: «Да, ее отца застрелили, ее мама сидела на наркотиках – типичный случай для гетто. Но она выросла, стала самой Брианной Джексон и наделала крутых вещей».

Я легонько толкаю Трея в грудь, отхожу от него лунной походкой, подпрыгиваю, разворачиваюсь в воздухе и приземляюсь на носки, одновременно выставляя вперед два средних пальца. Легендарный танец!

Трей хохочет:

– Эй, такого Эм-Джей не делал!

– Ага, это уже Би-Джей.

– Звучит как-то…

– Да пофиг.

Брат падает обратно на диван.

– Все, этот раунд за тобой. Это мне даже не повторить.

– О да. – Я падаю рядом. – Ну раз я выиграла, ты знаешь, что делать.

– Ну уж нет!

– Таковы правила!

– Сегодня день рождения Иисуса, а правила конкретно нарушают вторую заповедь.

Я наклоняю голову.

– Только не делай вид, что весь такой религиозный.

– Ты даже не выиграла! Я просто сдался.

– Это. Считается. За победу. – Каждое слово я сопровождаю хлопком в ладоши. – Вперед.

– Ну блин…

Ворча, брат опускается на колени и бьет мне поклоны.

– Славься, о величайшая Бри.

– Лучший Эм-Джей здесь ты, – подсказываю я.

– Лучший Эм-Джей здесь ты.

– И ты красиво надрала мне зад.

– И ты красиво… – остаток фразы он бормочет так тихо, что ничего не разобрать.

Я подношу ладонь к уху.

– Чего-чего?

– Красиво надрала мне зад! – повторяет брат громче. – Довольна?

– Ага! – ухмыляюсь я.

– А, ладно, – бормочет он, садясь на диван. – Готовься к реваншу!

Возвращается Джей, зажав щекой и плечом телефонную трубку. В руках у нее коробка.

– А вот и они. Дети, поздоровайтесь с дядюшкой Эдвардом! – Перехватив коробку одной рукой, она вытягивает телефон в нашу сторону.

– Он еще не помер? – удивляется Трей. Я пихаю его локтем. Грубиян.

– Здрасте, дядя Эдвард! – говорим мы.

Вообще-то он дядя матери Джей, то есть наш двоюродный прадед. Мы никогда в жизни не виделись, но Джей все равно каждый раз заставляет нас здороваться.

Она снова подносит телефон к уху.

– Ладно, не буду мешать вам спать. Просто хотела пожелать счастливого Рождества… Ладно, хорошо, всего доброго, – и вешает трубку. – Да ладно,