– Другие в какой-то степени способны усвоить. А эти –нет. Вспомните, принципиально новая культура, называемая христианством,зародилась и даже развивалась вовсе не среди высокообразованных и культурныхримлян! Или греков. То же самое и с исламом. А я, лапочка, вовсе не хранителькультуры и всяких культурных традиций. Я – создаватель новой культуры, новогомышления, новых взглядов… и вообще – нового.

Она подумала, подумала, подвигала бровями, сказаларешительно:

– Пойду-ка поищу у вас сок. Отыщется?

– Отыщется, – ответил я небрежно и порадовался засвоевременный визит в супермаркет. – Вам какой?

Она подумала, сказала нахально:

– Апельсинового, конечно, не найдется?

– А вот найдется, – ответил я. – В двери,слева. Два пакета! Литровых. А мне заодно, если можно, конечно… чашечку кофе.

Она поколебалась, ведь горячий кофе в холодильнике отыскатьтрудно, надо готовить, но ушла, а я в отместку опустил глаза и старался несмотреть ей вслед, но все равно перед глазами удалялись ее длинные загорелыеноги, а сверху двигались из стороны в сторону снежно-белые сочные ягодицы. Скухни уже доносились хлопки дверцы холодильника, шум набираемой в джезву воды,а из комнаты все еще удаляются длинные загорелые ноги, перекатываются прикаждом движении снежно-белые сочные ягодицы… Черт, да что же такое, да какбудто мне некуда больше смотреть, кроме как в жопу!

Барбос подхватился и воровато прокрался на кухню. Знает,скотина, по опыту, гости обычно балуют, добиваясь расположения. А женщины… ясноже, что это не первая, переступившая этот порог, а утром спросившая, как меня зовут,женщины балуют особенно, просто заискивают. Любой собачник не переноситнедоброго слова или взгляда в адрес его пса, но тает, если гость прыгает вокругего собаки.

Ну что мне, в самом деле, делать в этой тусовке, тускловсплыла брезгливая мысль. Там собираются действительно милые, обаятельные люди.Они хорошо и остроумно говорят о культуре, писателях, обсуждают новые книжки,новые течения майнстрима, варианты черного пиара… но мне тошно с ними, у меняникогда не будет с ними общего языка!

С кухни раздалось быстрое жужжание кофемолки. Ага,разобралась с этим хозяйством быстро. А я полчаса горбатился с инструкцией,больно навороченная теперь бытовая техника. То ли дело – комп, все понятно, какговорят, интуитивно. Так вот, возвращаясь к баранам, те образованные обыватели,что живут сегодняшним днем, полагая его единственно правильным, упорно и умелозащищают его, а защищать всегда легче, это знаем из опыта всех войн, потериодин к четырем, высмеивают все нестандартное, а изменения принимают в узкихрамках «от и до». Не изменения даже, а крохотные вариации. Апгрейдики. Но чтобысменить телегу на авто, апгрейда уже мало, пришлось отказываться от старыхдорог.

В то же время прекрасно понимаю, что в обществе этих людейжить приятнее и лучше, чем в обществе себе подобных. Те милые и образованныеобыватели тем и хороши, что в рамках. Неважно – рамки благопристойности илиузость взглядов. Я же сказал «жить», а это значит, что, выходя на прогулку ссобакой, предпочитаю общаться вот с такими культурными обывателями, у которыхпородистые медалистые шавки, чем с пьяненьким слесарем, который тоже вывелсвоего блохастого полкана. Но когда дело касается более серьезных дел, то этикультурные и обаятельные – гораздо большая угроза, чем пьяненький слесарь. С темвсе ясно, а эти такие милые, такие пушистые и все на свете знают –действительно знают! – что так и тянет не просто общаться с ними и войти вих круг, но и принять их систему взглядов, ценностей, принять их отношение ксобытиям в мире, их оценку.

К счастью, помимо моей железобетонной стойкости, есть ещеодна подпорочка моей непримиримости. Я успел застать ломку предыдущих взглядови ценностей культурного обывателя. Это сейчас общество милых и пушистыхполагает, что защищает «вечные ценности». Ха, во времена моей юности эти«вечные и неизменные» были совсем иными. И кто-то же их ломал, сцепив зубы,выслушивал насмешки и обвинения со стороны тех милых и пушистых, был изгоем вобществе!

Из кухни послышались легкие шаги. Она идет босиком, но я неуловил привычного шлепанья подошв, а по этому полу ходили голые женщины,ходили, чего скрывать, это же понятно, но у Кристины такая форма ступни, чтоидет… черт, как же она идет!

Она опустила на стол поднос с двумя чашками кофе икрохотными бутербродами. Груди на какое-то время зависли над горячим, кончикисразу зарумянило, увеличило в размерах и покрыло мелкими бисеринками. На заднемплане мелькнуло золотистое тело Барбоса. Облизывается, гад. Украдкой скользнулна свою лежанку, сделал вид, что не покидал ее с вечера.

Я взял чашку, Кристина отнесла поднос на кухню, еще раз давмне возможность оценить ее дивную фигуру, вид сзади, или с зада, что для моихглаз вернее. Даже в зад, если быть уж точным клинически.

Я прихлебывал кофе, когда эта дивная фигура возникла вдверном проеме, но я заставил себя не отрывать глаз от коричневой поверхности вчашке. Верхним зрением, как стрекоза, я видел, как это совершенство с торчащимисиськами село напротив.

– Как кофе? – спросила она.

– Терпимо, – ответил я великодушно.

– Что-то не так?

– Да нет, пить можно.

– А что нужно сделать, чтобы пить можно было судовольствием?

Я подумал, хотел сказать, что можно чуть крепче, но тогдапридется и дальше пить повышенной крепости, ибо Кристина, похоже, собираетсяделать его и впредь, расширяя рамки лиагента-редактора-смотрителя засексуальным тонусом, сказал вынужденно:

– Да нет, в самый раз. Можно даже чуть-чуть слабее. Янаращиваю постепенно, самый крепкий пью уже к ночи.

Она удивилась:

– А как же спите?

– Как бревно, – ответил я откровенно.

Она бросила на меня быстрый взгляд, мол, со мной бы не лежалбревном, а я ответил тоже взглядом, что хрен тебе, лежал бы, если бы захотел.Прошел тот возраст, когда из-за комплексов делаем не то, что хочешь, а чего оттебя ждут.

– Ладно, – сказала она, – журналистов нежалуете, с читателями тоже не общаетесь… Это я усвоила, хотя так до конца и непоняла. Ну да ладно. И на всякие съезды и междусобойчики, что устаиваютиздательства и всякие комитеты, не ездите, тоже понимаю, хоть и с трудом. Ввашем-то возрасте ехать в Питер, жить в гостинице… Но почему здесь, в ДомеПисателей, вы не захотели подойти к Драгопольскому? Или позволить ему подойти?Мне рассказали о том случае, он ждал только намека.

Я помялся, не зная, как объяснить на пальцах, как выразитьтрудное.

– Я не хочу влиять, – сказал наконец вяло. Ееглаза расширились, я добавил торопливо: – влиять, как полагаю, неспортивнымиметодами. Этот Драгопольский пару раз на своих тусовках отзывался обо мненелицеприятно. Или заявлял, что меня не читал и читать не будет. Если я сейчасс ним перекинусь парой слов о сегодняшнем вечере, о погоде, а то еще и попьемкофе за одним столом, то ему будет несколько труднее… ну, хоть на полпроцента,говорить обо мне то же самое. Чуточку неловко, что ли, говорить, что я дурак искот, если за минутным разговором убедился, что я вообще-то умею говорить, а небросаюсь с лаем.