– Папа… – слабо выдохнула Александра, с трудом узнавшаяотца, но тот отмахнулся:

– Ладно, проходи, коли пришла. Только не раздевайся, мы нетопили. – И скрылся за дверью.

«Почему они не топят, ведь в доме лютая стужа?» – не моглапонять Александра, наблюдая, как изо рта вырывается слабенькое облачко пара. Ностоило войти в горницу, в которой вся мебель была сдвинута к стенам, чтобыосвободить место для стола, на котором возвышался заваленный еловым лапникомгроб, как она поняла – почему. Сквозь острый хвойный дух, сквозь сладковатый ароматсвечей все же пробивался неодолимый, ничем не оборимый запах смерти: телоКарины, застывшее в морге, потихоньку оттаивало.

Отец с матерью сидели у изголовья. Рядом тихо плакали двекакие-то девушки. Все были в пальто, в валенках, и даже на рясу худого монаха,который монотонно читал что-то из большой книги, был наброшен короткийтулупчик. Еще один такой же худой монашек в таком же тулупчике сидел,съежившись, в углу, наверное, ожидая, когда настанет его черед читать каноны.

Александра подтянула к себе стул и села в ногах сестры,почему-то робея подойти ближе. Отсюда она видела только краешек воскового лбанад зеленью ветвей.

– Уста мои молчат, и язык не глаголет, но сердце вещает:огнь бо сокрушения, сие снедая, внутрь возгорается, и гласы неизглаголаннымиТебе, Дево, призывает… – то возвышая голос, то переходя на шепот, бормоталмонах. – Святых Ангел священным и честным рукам преложи мя, Владычице, яко дотех крилы покрывся, не вижу бесчестного и смрадного и мрачного бесов образа…

Через некоторое время девушки встали, робко погладили поплечу Ангелину Владимировну – и ушли, на прощание скользнув по Александреглазами, остекленевшими от слез, но все-таки полными живого, неутихающегодевичьего любопытства. Это были Катя и Зоя, с которыми в детстве дружилаКарина, Александра узнала их, но не могла вспомнить фамилий. А это былопочему-то очень важно – вспомнить. Она даже зажмурилась от усилий, а когда ссожалением открыла глаза – на ум так ничего и не пришло, – вдруг перехватилавзгляд мачехи, устремленный вслед уходящим девушкам. И Александра вздрогнула,пораженная выражением жгучей ненависти, которая светилась в этом темном,угрюмом взоре.

«Вы живы, а она мертвая! – чудилось, кричали глазаосиротевшей матери. – Почему вы живы? Какое вы имеете право быть живыми?!»

Александра испуганно смотрела на Ангелину Владимировну, ита, словно почуяв что-то, перевела взгляд на падчерицу, потом поспешноотвернулась – снова уставилась в лицо мертвой дочери. Александра съежилась настуле, уверяя себя, что ненависть в глазах мачехи ей просто померещилась, чтоэтого не может быть…

И все-таки она не смогла заставить себя пересесть поближе кАнгелине Владимировне, которая, впрочем, больше ни разу не взглянула на нее.Александра так и провела всю ночь в ногах покойницы, ослабевшая и отупевшая отгоря, изредка проваливаясь в дремоту, навеваемую монотонным голосом монахов,которые сменяли один другого, печально и безответно вопрошая неведомо кого:

– Душе моя, душе моя, восстани, что спиши? Конецприближается, и нужда ти молвити. Воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, ижевезде сый и вся исполняяй…

Когда рассвело, монахи ушли, а прочего народу в домеприбавилось. Появились соседки, товарки Ангелины Владимировны по школе,принесли какие-то продукты, начали готовить поминальный обед. Вскоре по домувластно поплыли запахи мясного, наваристого борща, блинов, жареных кур.

Потом на улице забили в литавры оркестранты, возникликакие-то простоволосые мужички со скорбно поджатыми губами и черными повязкамина рукавах. Ангелина Владимировна заголосила, к ней присоединилисьстарухи-плакальщицы, и Александра как провалилась в какую-то мутную,неразличимую, неслышимую полутьму, так и вынырнула из нее только на кладбище,увидев, что стоит на грязном, затоптанном, смешанном с глиной снегу и бросаетком земли на крышку гроба, стоявшего где-то глубоко, невероятно глубоко внизу.

– Карина! – выкрикнула она, вдруг окончательно поверив иосознав, что это не шутки, не бред, что сестра в самом деле умерла, дажепохоронена, а Александра не помнит ни лица ее, ни голоса, ни самих похорон…Самое ужасное было именно в том, что она ничего не помнила. Губы ее былиледяными, но от холода или от прощального поцелуя – Александра не знала иэтого.

– Карина!

– А, завыла, волчица, – тихо сказал кто-то рядом, иАлександра, покосившись, увидела рядом черное лицо мачехи. – Ну как, довольна?

– Ангелина, ты что? – испугался отец, робко беря ее за руку,но мачеха резким взмахом отшвырнула его, да так, что Синцов еле удержался наногах, – а потом закричала, уставившись в лицо Александры незрячими, сплошьчерными, провалившимися глазами.

Нет, это был даже не крик, а именно вой – неразборчивый,бессвязный, бессмысленный, – однако сквозь рыдания порою прорывались слова, ибыли они такими, что Александра, услышав их, захотела исчезнуть, исчезнутьотсюда, а еще лучше – лечь в могилу рядом с Кариной и умереть. Потому чтоАнгелина Владимировна желала именно этого, только это могло бы утешить еесейчас в страшном, невыносимом горе…

Не выдержав, Александра повернулась и побрела куда-то неглядя, но тут же ее с двух сторон схватили за руки какие-то женщины. Их лицанеярко маячили в полутьме, которая реяла вокруг Александры. Вроде бы одна былата самая соседка Синцовых, с которой Александра говорила вчера по телефону, авторая тоже какая-то знакомая, но кто именно – разве вспомнишь сейчас?

– Саша, ты что? – зашептали они хором, одинаково испуганновглядываясь в ее лицо. – Саша, да ты не принимай близко к сердцу… Она ведь не всебе, Ангелина-то, она умом сдвинулась! Все-таки единственную дочь в могилуположила!

Александра сделала попытку вырваться, но не смогла.

– Саша, да разве можно! – опять зашептали женщины, ещекрепче цепляясь за нее. – Ну как ты уйдешь? Не позорь отца, его и такперекосило на всю левую сторону. И себя не позорь. На поминки народу знаешь,сколько придет? На стол подавать надо, посуду мыть… Следить за всем надо,хозяйским глазом приглядывать. Кроме тебя, некому!

Незаметно для Александры женщины вывели ее с кладбища и, какни пыталась она свернуть к автовокзалу, повлекли за вереницей, тянущейся к домуСинцовых. Постепенно Александра смирилась, перестала вырываться.

В самом деле, что значили оскорбления обезумевшей от горямачехи по сравнению со смертью Карины? Нельзя, чтобы день ее похорон закончилсяскандалом в семье, Александра перетерпит как-нибудь, а к вечеру АнгелинаВладимировна, может быть, немного успокоится, поймет, что наговориланапраслины, небось еще и прощения попросит…