Гелий промолчал. Супер был известен своим крутым нравом.Даже ближайшие соседи опасались открыть калитку, предварительно не вызвавкриком Елизавету Петровну или ее внука Петьку. Бродяг, которые иногданаваливались на поселок, особенно после окончания летнего сезона, когда дачникиразъезжались, и начинали почем зря шерстить погреба и сараюшки с коптильнями,Супер чуял за полверсты и начинал заходиться в приступах грозного лая,отпугивая таким образом бомжей не только от своего двора, но и от соседних. А ужстоило ему, громыхая цепью по металлическому тросу, тянувшемуся через двор,домчаться до забора и, встав на задние лапы, высунуть свою огромную чернуюголову, как у самых отчаянных разбойников начинались нервные судороги, и они,развернувшись, улепетывали на полусогнутых, давая себе страшные клятвы искатьпоживу где угодно, только не на этом конце Слободской улицы. Супер не спускалдаже мальчишкам: за забором было футбольное поле, и, если мяч невзначайперелетал через забор, выручить его можно было, только если дома оказывалисьхозяева. Боже упаси сунуться во двор! Супер был пострашней собаки Баскервилей.И его хозяева, и их ближайшие друзья, вроде братьев Мельниковых, Эльдара иГелия, отлично знали, что Супер никогда не пустит в ход зубы, а с теми, кто емупо душе, вообще будет вести себя, как шаловливая болонка. Но они благоразумнодержали эту информацию при себе, так что воистину зверский образ Супера держалвесь остальной поселок в страхе и уважении.

– Вы проверили – в доме все цело? – спросил Гелий, понимая,что любые утешения окажутся сейчас бесполезными, и прекратить эти отчаянныерыдания соседки можно, только заставив ее подумать о чем-то практическом.

Она слабо махнула рукой:

– Не успела. Я как вошла во двор, увидела, что Супера нет, аверанда нараспашку – и туда. А здесь… О господи, о господи, хорошо, хоть Петькинету, остался на станции в игровом зале! Это часа на два, не меньше. Как разхватит времени все убрать. Геля, родненький, ты мне поможешь? А? – ЕлизаветаПетровна подняла изуродованное слезами, умоляющее лицо.

Гелий нервно сглотнул, отвел глаза.

– В милицию надо позвонить, – сказал он, чувствуя себяужасно оттого, что придется опять войти на веранду, увидеть все это,прикасаться… – Обязательно надо в милицию!

Руки Елизаветы Петровны бессильно упали.

– Не пойду, – глухо сказала она. – К Малявке? Не пойду!Какой смысл? Только унижений натерпишься!

Гелий вздохнул. Натерпишься, уж точно. Малявка, начальникстанционной милиции, – он такой! Живет в Москве, в Озерное только на работу ездит,для него все в поселке – спекулянты, а дачники – дармоеды. Иногда Гелиюказалось, что Малявка опоздал родиться лет на сорок. Да, еще отец рассказывал,как в 60-е годы крушили почем зря приусадебные хозяйства, заставляли резатьскотину. Опять вползло в обиход словечко «кулак», ну а каждый, кто непринадлежал к числу пролетариата, был, стало быть, спекулянтом. Вот и Малявкасловно бы вывалился из тех времен вместе со своими ухватками и терминологией!Всех дачников он считал «новыми русскими» и частенько подпускал вслед: «Всехвас будем ссылать на Южный берег Северного Ледовитого океана!» По-человеческиМалявка обращался только с Корниловым… но это надо быть полным идиотом, чтобыне обращаться с депутатом Корниловым по-человечески! Гелий сам не видел, но былив поселке люди, которые уверяли: когда Леонид Васильевич Корнилов зачем-тозаходил в отделение, Малявка провожал его на полусогнутых, что при егобогатырском росте и семипудовой фигуре выглядело комично. Даже дверцукорниловского «мерса» отворил и придерживал, пока Леонид Васильевич не сел и неотпустил начальника милиции милостивым взмахом руки. И про Южный берегЛедовитого океана Малявка с ним помалкивал. А с остальными был сущимДержимордой.

– Ладно, вы пока проверьте дом. Только зайдите с другой стороны,чтоб не ходить мимо…

Гелий легонько подтолкнул Елизавету Петровну в обход дома, асам пошел к коптильне. Он давно уже приметил, что замка на двери нет, а засовпросто заложен.

Открыл дверь, постоял, привыкая к темноте. И невольноприсвистнул.

Да, хорошо поработали! От кур, повешенных над коптильней,конечно, и следа не осталось. Да что куры! Вешала сорваны, крючья исковерканы,даже бок чугунной коптильни украшен вмятиной. А вот в углу и «орудие труда»прислонено – могучая кувалда. А самое мерзкое – эта вонь.

Гелий отшатнулся, едва не наступив на зловонную кучу. Икоптильня вымазана этой гадостью, как стены на веранде.

«Да у них что, медвежья болезнь была?» – подумал сбессильным отвращением и вышел на воздух.

В доме открылось окошко, выглянула Елизавета Петровна:

– Ничего не тронуто, не разгромлено, только погреб открыт.Прошлогодние банки с соленьями все вынесли. И новое варенье. И холодильникобчистили, и буфет. Ну и аппарат, конечно, уволокли. А деньги у меня оставалисьнеприбранными на нижней полке буфета, аж двести рублей, – не тронули. Что ж, имтолько выпить и закусить надо было?

Голос ее был усталым до безжизненности. Не дрогнул даже прислове «аппарат». А ведь самогонный аппарат достался Елизавете Петровне отматери и был ее гордостью. Сам Гелий по младости лет и слабому здоровьюпрактически никогда не пил, разве что шампанское на Новый год, однако Эльдар сознанием дела уверял, что медовую самогонку Елизаветы Петровны можно продаватьнаравне с «Шустовской», которая, как известно, тоже на меду, – и ещенеизвестно, которая водка будет признана лучшей, «Шустовская» или «Ховринская»!

«Бомжи, – подумал он. – Больше некому. Городские налетчикивзяли бы телевизор или Петькину «Дэнди», а уж мимо денег точно бы не прошли. Ив коптильне бы не нагадили. Это бомжи! Неужели Деминых рук дело?! Нет, даже онна такое не способен!»