Как бы то ни было, жизнь в «Крестах» разительно отличаласьот всего того, что Карташ видел по телевизору и наблюдал на зонах…

– По тридцать человек в камере? – хмыкнул Дюйм, когдаАлексей подкатил к нему с вопросом насчет несоответствия собственныхпредставлений и действительности, и, кряхтя, принял сидячее положение. –Ты че, сокол, «Бандитского Петербурга» обсмотрелся? Окстись… Нет, конечно, былотакое, не спорю, – только давно, в перестройку еще, и не тридцать, азначительно меньше. В период накопления первоначального капитала, или как тамэто по основоположникам…

Дюйм мечтательно прикрыл зенки, как кот, обожравшийсясметаны.

– О, бля, тогда да, тогда, помню, братков закрывали пачкамии утрамбовывали по хатам, как тесто… А что делать? Их же тогда развелось, чтоблошек на барбоске. И все, глан-дело, крутые, все на распальцовке и строят изсебя авторитетов. Хозяев жизни, маму их через бедро… Во времена были! Ячастенько в «Кресты» заглядывал, ну, по службе… так насмотрелся всякого. Тогдас ними не церемонились. Тогда чуть хавальник раззявят – трое оперов с дубьем кним в хату шасть, и давай лупить направо-налево. Какие, в звезду, правачеловека?! Бычье – оно бычье и есть, только язык кулака и понимают… А теперьмы, брат, живем, как приказано считать, в цивилизованном государстве. Че нас покрыткам трюмить, коли денег на содержание и так не хватает? Кого под подпискувыпускают, кого адвокат отмазывает… А те, кто, как я, например, сходуотмазаться не может, тоже ведь как-то должны тут жить, а? И цирики тоже житьдолжны. Вот и работает типа пакт о ненападении. Вертухаи нам жизнь не портят, амы им не мешаем службу править…

– Старший истину глаголит, – встрял в разговор Эдик,свешиваясь со второй шконки напротив. – Ты с корпусным разговаривал? Ну,тем, который тебе всякие дурацкие вопросы задавал: православный ты или же,наоборот, смотришь «Аншлаг» с утра до вечера… Думаешь, просто так он спрашивали в зенки тебе задушевно глядел? Щас. Это он гадал, куда бы тебя сподручнееопределить. Чтоб не подсадить к настоящим уркам, или, там, кайзерам-мусульманам, к наркошам, браткам или, не бай бог, к малолеткам… Потомукак попади ты не к нам – и набили б тебе морду в первую же минуту, а ему,корпусному, подмогу вызывать, а потом тебя в медчасть определять, ибумажки-отмазки писать насчет того, как членовредительство случилось… Тебе этонадо? Так вот и никому не надо. Или наоборот: принялся бы ты сам ластамиразмахивать в мирной хате и права качать, покалечил бы кого-нибудь – и все поновой: подмога, санчасть, бумажки…

В общем, если забыть, за что именно Карташ попал в «Кресты»,если вычеркнуть прошлое – Кацубу, малопонятное задание… Машу… главное – Машу… иесли зачеркнуть будущее – суд, приговор, наверняка не оправдательный,зону, – то да, жить здесь было можно.

Но вот беда: ни прошлое, особенно ни в чем не повиннуюМашку, ни будущее, особенно принудительную поездку в тайгу за преступление,которое он не совершал, Карташ вычеркнуть не мог. Да и не хотел вычеркивать…

Там в самолете… В тесной туалетной кабинке, куда позвала егоМаша, намекая насчет глубокомысленноуглэбитъ, они занимались… нет, не любовью,конечно, – трудно совместить «любовь» и помещение, где это понятие былообличено в активное действие. Это была страсть, истовая и необузданная, будтотам, в разреженном воздухе над Уральским хребтом, на высоте девять тысяч метровони уже знали, что отдаются друг другу в последний раз.

…Потянулись серые и вязкие, как патока, дни, сливаясь водин. Водка, увы, конкретно в этой хате была не частым гостем – дорого, невсегда безопасно было добывать, да и не всегда хотелось – по крайней мере троимее обитателям. А четвертому… Четвертому было жаль: Алексей с радостью бынадолго ушел с запой с головой… но того бы ему не позволили: теперь Карташпонимал, почему столь странно переглянулись соседи по камере, когда он сказал,что ни родственников, ни друзей в Питере у него нет. Никого нет, значит, некомуносить передачи, нет дачек — нет возможности купить те самые блага, о которыхупоминалось выше. Сокамерники, люди не сволочные, тем не менее не собиралиськормить-поить его на свои шиши, о чем было недвусмысленно объявлено Карташу наследующий же день: дескать, хотя вся хавка из дачек идет в общий котел, всевремя Карташьей отсидки в ожидании суда никто его, здорового и крепкого парня,кормить задарма не собирается. Так что придется как-то отрабатывать. Алексейобиду не затаил, прекрасно их понимая. Известное дело: табачок, он всегдаврозь. А местную «пищу» жрать было категорически невозможно, вот тут книжки ителесериалы не врали…

– Ничего, – заметил однажды Дюйм, наблюдая, как Алексейковыряется «веслом»[15] в кружке с макаронами. – Современем привыкнешь. Жирок заодно сбросишь… Между прочим, у некоторых наместной диете даже язва затягивалась, ей-богу. Лично таких знаю.

Не ахти какие бабки со своего счета он потратил в первые жедни, по инерции, не думая об экономии – так что, сами понимаете… И что там былоэкономить?!

Казалось бы, вот они, те самые место и время, где деятельнаянатура Карташа может найти себе применение. Вклиниться в товарно-денежныеотношения, на которых зиджелась вся внутрикрестовская жизнь, было делом плевым– для Алексея, по крайней мере. Вклиниться и начать зарабывать, чтобы, какминимум, не одичать и не оголодать. Чтобы не сойти с ума и выжить. Черт возьми,ведь он практически в одиночку раскрутил очень даже прибыльный бизнесок впармском лагере! А уж тут сам бог велел. Но…

Но не было, понимаете ли, у деятельного Карташа ни малейшегожелания крутиться, зарабатывать, выстраивать схемы и комбинации. Не было нималейшего желания выживать. Конечно же, это временное, разумеется, депресснякпройдет, как с белых яблонь дым, однако сейчас в душе у Алексея было стольпусто и тоскливо… в общем, никаких суицидальных мыслей в его голове некрутилось, однако и не о какой позитивной деятельности думать он не мог.

Да, еще вызывали к адвокату, день на третий, Алексей не могточно вспомнить. «Таксистка» – тетка, сопровождающая заключенных на допросы иобратно, – провела его на первый этаж и запустила в одну из комнатенок междвух устрашающего вида серых боксов с крошечными окошечками, подозрительнонапоминающих средневековые камеры пыток. (Как позже объяснил Дюйм, если надопрос к следаку ведут, скажем, двоих подельников, то один дожидается в этомгробу своей очереди, пока допрашивают другого, чтобы, значит, они не смогли очем-нибудь там сговориться.) Как и следовало ожидать, защитничек, государствомназначенный, ничего полезного не привнес. Насквозь простуженный толстяк,бесконечно сморкающийся в простынеобразный платок, гнусаво плел что-то овозможности смягчения приговора, ежели Карташ напишет чистуху. Карташ чистухуписать не хотел. На что адвокат разводил пухлыми ручонками и убеждал, что отказсотрудничать со следствием грозит, что психиатрическая экспертиза не выявит,суд не пощадит, и в результате подследственный превратится в осужденного иотправится на лесозаготовки. А статья сто седьмая, часть вторая, промеждупрочим, предусматривает наказание сроком до пяти лет…