шокирован тем незнанием, при котором все эти обмены совершались. Он пришел в ужас от того, что крупные фирмы не проявляли к этому ни малейшего любопытства, не желали связывать себя долгосрочными контрактами. Их явно мало интересовала и его увлеченность, и его страстность. Но я слишком люблю растения, чтобы не поддаться пламенным речам Франсиса. Я слушал, как он рассказывал о своем ви́дении и своих проектах, объяснял, как живут деревни и сборщики смолы, и восхищался его поступком. Франсис с его походкой крестьянина из Шаранты начал приезжать на конференции парфюмерной промышленности с портфелем в руке и намеренно провоцировал излишне уверенных в себе покупателей, по привычке стремившихся сбить его цены. Франсис искал надежные контакты и особенно собеседника, способного заинтересоваться его сборщиками смолы. Мы нашли друг друга.

Когда мы приехали в Пхиенгди, все дети деревни окружили автомобиль Франсиса.

– Кхампьен был первым сборщиком, – так Франсис представил мне главу деревни. – Мы работали вместе в питомнике, и он сразу понял, чего я добиваюсь.

Эта деревня – жемчужина на краю света. Тридцать домов, кучно стоящих вдоль тропы, возвышаются над долиной с крутыми склонами и маленькой речкой на дне. Жители деревни установили на ней несколько крошечных вьетнамских турбин, лопасти которых дают достаточно электричества для нескольких десятков лампочек.

Церемония встречи, традиционный баси, проходила в доме Кхампьена и его жены Ме Ибаи, самом большом в деревне. Ме Ибаи – дочь Пхомми, основателя деревни, величественного старца, который открыл для Франсиса первые капли бензойной смолы в 1991 году. Французу потребовалось два года, чтобы местные власти позволили ему на советском военном автомобиле отправиться в район, где живет этническое меньшинство лао пхонг. Пхомми показал ему первые стираксовые деревья, которым французские ботаники дали название стиракс бензоиновый. Франсис рассказывал мне, как они с Пхомми шли несколько часов, чтобы добраться до первых деревьев с застывшей смолой.

– Мне показалось, что на деревьях много экссудата, но это от радости, – вспоминал Франсис.

На нашем баси Кхампьен первым произнес речь. Потом он официально объявил Франсису, что его дом построен, освящен и этим вечером мы будем там спать. У моего друга перехватило горло, глаза заблестели. Деревня принимала его, это было редкостью, он понимал, какую честь ему оказали, и срывающимся голосом ответил на языке лао. Потом к нам подошли дети и завязали на наших запястьях браслеты из разноцветных хлопковых нитей, приносящие счастье. Они кланялись и произносили несколько слов. Затем наступил час испытания алкоголем. Мы должны были принять участие в нескольких шуточных дуэлях: кто выпьет больше рисовой водки из большого кувшина через длинный стебель бамбука. Спиртное было не слишком крепким, но мне не хотелось никого разочаровать, поэтому я выпил достаточно, чтобы прилично захмелеть. Мы много ели: жареная говядина, яйца, суп и рис. Все пели, Ме Ибаи пропевала куплет своим сильным голосом, дети вступали хором. Это был речитатив, то набирающий громкость, то опускающийся почти до шепота. Песня рассказывала историю деревни, в ней были и пожелания на будущее. Франсис переводил. В конце песни ему желали жить как можно дольше в его новом доме. Когда пришла моя очередь, спиртное сделало свое дело. Первой песней, которая мне пришла в голову, была «Тихо река струится»[6]. В комнате наступила тишина, дети смотрели на меня открыв рот, без сомнения ошеломленные экзотикой этой старинной французской песни. Сильный момент… Кротость и красота жителей деревни, это единение в важном и веселом ритуале – я никогда не переживал ничего похожего. Поздно ночью, когда все разошлись по домам, Кхампьен проводил нас в новый дом, расположенный неподалеку и стоявший на деревянных сваях лицом к долине, где и оставил нас. Мебели еще не было, и мы спали на циновке на полу в спальне нового хозяина дома. У нас было только одно одеяло, а в феврале в горах Северного Лаоса очень холодно. Но все это было неважно, я переживал незабываемые часы и был бесконечно счастлив.

Церемония позволила представить меня духам деревни, предков и джунглей. Отныне у меня было тут свое место, я мог участвовать в том, чем занималась деревня. Утром мы поели у костра в доме Кхампьена, и я научился мять рис, взяв горсть в красивой бамбуковой коробке в форме маленького бочонка, самого распространенного предмета в Лаосе. Ме Ибаи поджарила яйца и предложила крупных белых личинок, собранных на бамбуке. Франсис наблюдал за мной. Ему нравилось пугать гостей необычной едой. Я ел личинок с рисом. Это было ни хорошо, ни плохо, просто блюдо из числа тех, когда не хочется знать, из чего его приготовили. Потом мы отправились туда, где собирали бензоин. Кхампьен шел первым, следом за ним два босоногих сборщика смолы. С высоты деревни открывался вид на склон, покрытый густыми джунглями, казавшимися непроходимыми. Над ними поднимались высокие горные пики. Франсис сказал мне, что эта часть джунглей считается священной, никто и никогда не срежет там что бы то ни было. Туда ходили только чтобы поклониться деревьям. Шаманизм широко распространен в этих общинах, и связь с джунглями играет фундаментальную роль. Дерево священно, оно – защитник и кормилец.

Дойдя до опушки леса, наши проводники замолчали. Мы слышали только шорох листьев на ветру. Казалось, даже птицы уважали тишину места. Наш поход за бензойной смолой вдруг показался мне не просто поисками сырья. После баси все, что происходило теперь, казалось мне посвящением, молчаливым и деликатным, и я ему не сопротивлялся. Это был подарок Франсиса, чтобы я понял, почему он решил посвятить жизнь этим деревням. Мы шли уже два часа, несколько раз нам встретились девушки с корзинами, полными початков маиса, которые они несли на голове. Наконец мы оказались перед небольшим массивом стираксовых деревьев. С возрастом дерево может достичь внушительных размеров, но, чтобы оно было продуктивным, его начинают эксплуатировать начиная с семилетнего возраста. Деревья были высажены на специальном участке после того, как часть холма предварительно очистили от растительности с помощью огня. Цикл бензойной смолы начинается в ноябре, когда сборщик живицы надрезает кору на стволе дерева и отодвигает ее, но не снимает, чтобы получились естественные карманы, в которых будет накапливаться смола.

Смоле дают течь в течение трех месяцев. За это время она окисляется, твердеет и образует куски. Это и есть нужные «слезы».

Франсис обещал мне, что я смогу присутствовать во время сбора смолы, который начался за месяц до нашего приезда. Сборщик смолы вооружился только лишь бамбуком и лианой, чтобы сделать подобие лестницы и забраться на дерево. Большая