Я уверен, мать дала бы отцу развод. Уверен, что он никогда бы не обидел её, отдав всё, что в этом случае полагается. Не было бы дележа имущества, не было бы судов, скандалов и интервью у Опры. Отец просто не успел это сделать.

Как они с Николь оказались на той трассе, никто никогда не узнает. Снежные заносы между Келсо и Олимпией не редкость, но виной всему стал человеческий фактор. Водитель пикапа, движущегося навстречу, пошёл на обгон и не справился с управлением. Он вылетел на встречку, и, чтобы уйти от столкновения, отец резко вывернул руль вправо. На скользкой дороге машину повело. Пробив ограждение, «ровер» слетел с моста в реку. Отец умер от удара. Подушка безопасности не сработала, руль пробил ему грудную клетку. Николь утонула. Захлебнулась в ледяной воде.

Адвокаты компании засекретили все обстоятельства смерти отца. Это было сделано для того, чтобы репутация главы «Броуди Мьючуал Инвестментс» оставалась незапятнанной. Агентству, которое вело дела с Николь, были выплачены приличные отступные в связи с неисполненными контрактами. Гибель известного инвестиционного банкира и супермодели, чья слава к тому моменту уже катилась к закату, в прессе освещалась параллельно. Моя мать стала вдовой, наряду со мной оставаясь единственной наследницей немалого отцовского состояния. Линда Бейтс, мать Николь, за то, чтобы так оставалось и впредь, запросила два миллиона долларов. И пусть все были против — и адвокаты, и служба безопасности — я выплатил ей эти деньги в полном объёме.

Так какого чёрта её младшая дочь смотрит на меня так, будто это я сидел за рулём того сорвавшегося в реку «ровера»? Обида за гибель любимой сестры? Удивительно, но при жизни Николь я ведать не ведал, что у неё была сестра. О матери она говорила неоднократно. О деде — подпольном торговце спиртным — тоже. Как и об отце, который едва не изнасиловал её в пятнадцать, и из-за которого она убежала из дома. Но я ни разу не слышал от неё имя Эммы — ни в жизни, ни в интервью.

Я далёк от мысли, что этой девушке нужны моя поддержка, объятия и «Кумбая», пропетая у костра. Думаю, моё появление для неё сродни неприятному воспоминанию. Признаться, я тоже давно похоронил ту историю, и призраки прошлого меня беспокоят мало. Но я снова и снова натыкаюсь на Эмму Бейтс, и в то, что это простое совпадение, я вовсе не верю. Так что спрошу ещё раз: какого чёрта здесь происходит?

— За тем такси, пожалуйста.

Профессионал на водительском кресле ничем не выражает своего удивления и плавно перестраивается в левый ряд.

— Конечно, сэр. Как скажете.

Soundtrack Heart Of Glass by Lily Moore

Лавировать между подвыпившими посетителями с подносом, полным пива — это как на велосипеде кататься: однажды научившись, никогда этому не разучишься.

Да, я не только сводила дебет с кредитом в задней комнате бара, как пророчил мне дед, приходилось и за стойкой стоять, и по залу бегать. И этот зал убирать тоже. Ясное дело, не при Сеймуре, но все, кто когда-либо работал в «Зелёном камне», относились к этому заведению как к дому.

Исключением я не стала. Поэтому, оказавшись внутри и обменявшись приветствиями с парнями за стойкой, я ловко протискиваюсь сквозь толпу бейсбольных болельщиков в подсобное помещение.

Где с разбегу падаю в руки взмыленного как лошадь на скачках Энди.

— Вот и мой ангел-спаситель! — вопит он мне на ухо, пока неловко тискает в объятиях. — С Эшли ты разминулась буквально на две минуты.

— Кухня работает?

— Закрылась. Но парни ещё на месте.

— Окей. Организуешь что-нибудь пожевать?

— Без проблем.

— Где «кроксы» Ланы?

— Посмотри под дальней скамейкой.

— С тебя еда и чистый фартук. Еда главнее.

— Конечно. Выходи в зал, как будешь готова.

— Еда, Энди. Много еды.

— Хорошо. Дай мне три минуты.

Я иду в туалет — небольшую комнату с треснувшей фаянсовой раковиной, зеркалом в старинной оправе и современной сантехникой. У нас даже есть небольшая душевая кабина, и я с завистью поглядываю на неё, пока мою руки. В другой раз непременно ею воспользовалась бы, но в зале действительно полный бедлам. Клиенты ждать не любят, и мне лучше поторопиться.

Распустив окончательно растрепавшийся пучок, я быстро расчёсываю волосы чьей-то забытой на раковине расчёской и снова их собираю. Из сумки достаю карандаш для глаз и ловко рисую им стрелки. Мазок помады, немного румян на бледные щёки, и я почти готова. Серая форменная юбка не очень удобна для беготни по залу, но деваться некуда. Сняв пиджак и расстегнув две верхних пуговички на рубашке, я закатываю рукава по локоть. Вот и все сборы.

Зелёный, хорошо отглаженный фартук уже ждёт меня на скамье рядом с резиновыми тапочками Ланы и тарелкой с маленькими сэндвичами. Я скидываю свои туфли и с наслаждением влезаю в мягкие «кроксы», попутно запихивая в себя ветчину, сыр и хлеб. Видел бы меня сейчас Лекс — человек, которого я ежедневно распекаю за любовь к еде на ходу. Вот и хорошо, что не видит, не на что будет пенять.

Карандаши и блокноты лежат на стойке у двери. Я хватаю парочку и выхожу в зал.

Марка я замечаю почти сразу и, честно говоря, почти этому не удивляюсь. Всё настолько переплелось и запуталось, что было бы странно, если бы его здесь не оказалось.

Каким-то чудом ему удалось найти место у стойки. Чёрный как смоль «Гиннесс» и тарелка с орешками — неподходящая компания на вечер для мужчины в деловом костюме стоимостью с этот бар, но, кажется, Марка всё вполне устраивает.

Мне совершенно не нравится роль пешки в чужой игре, тем более что я точно в ней не безмолвный статист. «Грин стоун» — моя территория, а Роф за стойкой нередко подрабатывает вышибалой. Скорее всего, ещё до конца вечера я выясню, что Броуди делает в «Грин стоуне», ну а пока с возросшим энтузиазмом принимаюсь разносить заказы.

Некоторые из посетителей меня узнают. Некоторых узнаю я. Мы либо обмениваемся дежурными фразами, либо просто киваем друг другу, либо меня, как ту канарейку, с помощью дружеских объятий пытаются выжать вместо лимона.

— Эмма, детка, где ты пропадала?

— Много сердец уже разбила, чертовка?

— Скажи Сеймуру, что это место много потеряло, когда ты ушла к тем счетоводам.

— Ты обещала выйти за меня, когда сбрею усы. Видишь, сбрил! Назначай дату.

Весь вечер я чувствую себя звездой «Большого брата», на которую направлены все камеры студии. И пусть в моём случае «камера» одна, всё равно я не могу отделаться от мысли, что это своего рода испытание на вылет.

Марк смотрит на меня, но не заговаривает. Даже когда я оказываюсь напротив него за стойкой. Держась за кран и привычно наклонив стакан в сторону, я наливаю пиво и совершенно не тушуюсь под его внимательным взглядом. Шум стоит неимоверный, и даже если Марк захочет мне что-то сказать, вряд ли удастся его услышать. Так что мы просто переглядываемся.