беспокоиться. Пассажиры, севшие вместе с ними, сходили на остановках один за другим. Проехали многолюдные центральные кварталы, миновали Северный вокзал, и вдруг, на довольно пустынной улице, когда кондуктор уже дернул шнурок звонка и автобус тронулся, Этьен и Артур спохватились: — Ох, что ж это мы заболтались! — как будто нечаянно проехали остановку, — и оба соскочили с подножки против хода автобуса. Никто не спрыгнул за ними следом. Тогда они пересели в другой автобус, повторили тот же маневр два или три раза и оказались совсем в другом районе, на конечной остановке линии. Тут Даллиде подошел к женщине, стоявшей в хвосте ожидающих автобуса; женщина была самая обыкновенная, — не отличить от прочих женщин в длинных очередях на остановках автобусов у парижских застав. Вместе с этой женщиной они, сделав еще крюк и убедившись, что за ними нет слежки, подошли к большому многоэтажному дому, из числа тех домов, каких много понастроили по всем окраинам столицы; все на один лад: во дворе два-три деревца, кругом множество подъездов, корпус А, корпус Б, корпус В. Вошли в третий подъезд корпуса Б, не отличимого от всех остальных, поднялись по узкой крутой лестнице, уступая дорогу ребятишкам, стремглав летевшим в лавочку по поручению матерей; на площадке третьего этажа стояла детская коляска; на четвертом этаже, где было три двери, они позвонили у той двери, что находилась с правой стороны…

Человек, которого они здесь встретили, не жил в этой квартире и даже скрывался не в этом районе. Это был плотный, черноволосый мужчина могучего сложения. Этьен узнал его не сразу, потому что раньше никогда не видел его с бородой, но этот взгляд черных глаз, который вдруг становится пристальным, и этот сочный, такой теплый, бургундский выговор… Нет, ошибиться невозможно, — конечно, Бенуа.

Бенуа Фрашону шел сорок седьмой год. Не было человека, которого всякие господа Виснеры, Рено, Мерсеро и Пейрекавы ненавидели бы так бешено, как его. Когда видишь Бенуа Фрашона, начинаешь понимать, почему из всех книг Ромэн Роллана повесть о Кола Брюньоне стала самой любимой среди французских коммунистов и в ВКТ. Фрашон был редактором «Ви увриер», той самой газеты, экземпляр которой Бендер недавно дал Раулю Бланшару, — ее читали и у Виснера и на всех заводах. Бенуа Фрашон, уроженец Шамбон-Фужероля, сын горняка и рабочий металлургического завода с тринадцати лет, знал чувства рабочих людей так, как их знают немногие. Был он также и знатоком всего, что радует человека в жизни. Например, понимал толк в винах. Это было так похоже на него: принести сегодня на явочную квартиру, где он ждал Фажона, бутылку бургундского, чтобы отпраздновать встречу. Ну и вино! От одного цвета захмелеешь. И еще он принес подарок Этьену. Товарищу Этьену придется выдержать серьезную схватку, надо его подбодрить. И он принес в подарок трубку. Можно не сомневаться: раз Бенуа ее выбирал, будет хороша. Выбрать трубку — дело не шуточное. Тут у французов и традиции есть, и уменье, а такое уменье не сразу дается. Попробуйте найдите, кто в этом искусстве может перещеголять Фрашона.

Итак, Этьен встретился с Бенуа. Они сообща обсудили положение, как лучше всего, выгоднее всего использовать данный случай — заседание шестнадцатого января 1940 года. Договорились относительно главных пунктов выступления Фажона на этом заседании. Бенуа сказал:

— Тебе надо подготовить начало, две-три фразы, а больше тебе все равно говорить не дадут.

Этьен подумал, что трудно будет этим господам помешать ему говорить, они все еще выдают себя за демократов, а ведь на этот раз дело идет о лишении коммунистов депутатских полномочий. И для видимости им надо, чтобы кто-нибудь изложил точку зрения коммунистической партии. Иначе всегда могут сказать, что они… — Нет, по-моему, десять минут я продержусь, — сказал Этьен. — А потом они, конечно, взвоют… — Тут вопрос был, разумеется, не только в запасе терпения у этих господ, а главное в том, что именно они позволят ему сказать. Однако десять минут это не так уж мало. Бенуа подумал, что если Этьену действительно удастся продержаться на трибуне десять минут, — это будет здорово. Выступление вызовет отклики. Рабочие на заводах… Вот зашумят…

* * *

Утро шестнадцатого января… вторник. Как всегда по вторникам, адвокат Ватрен в девять часов пять минут прибыл на Восточный вокзал. Его еще не демобилизовали. С тех пор как можно было уже считать делом более или менее решенным, что он вернется на штатское положение, его с каждым днем все больше тяготила дурацкая жизнь, которую он вел как командир нестроевой роты, подчиненный Наплузу и Авуану. Какую же он глупость сделал, что пошел добровольцем. В его-то возрасте! Другие ему об этом говорили без обиняков. Что ж ему перед самим собой стесняться? Однако все то, что он в армии увидел, все, что узнал, не могло не сказаться на его взглядах. Теперь уж он не совсем тот, каким был в сентябре, когда надел военную форму. Ничего не поделаешь! Теперь его терзает ужасная тревога за будущее. Не за свое личное будущее. Такой беспорядок в первые же месяцы войны! В стране творится бог знает что! Хоть бы не разглядели этого за границей… особенно противник. На чудо рассчитывать нечего. Надо будет спросить у Маргариты Корвизар, не встречала ли она в последнее время Левина. Хорошо бы поговорить с Левиным. Вот странно, пять-шесть месяцев назад, возвращаясь в Париж из какой-нибудь поездки, он подумал бы: надо поскорее потолковать с министром, узнать у него, что происходит… А теперь вот ему нужен был Левин. Это говорило о многом. К тому же ему было известно, что Левин согласился взять на себя защиту нескольких арестованных депутатов-коммунистов. Этот процесс живо интересовал Ватрена. Во-первых как юриста. Исходные позиции обвинения, на его взгляд, очень слабы. Ватрен просто не может себе представить, как они ухитрятся «законным порядком» создать из этого судебное дело. Может быть, это чисто профессиональное, однобокое суждение, и в зависимости от хода процесса адвокат Ватрен изменит свое мнение… Обязательно надо повидаться с Левиным и для этого зайти в суд… Все газеты полны сообщений о мерах безопасности, которые приняты Бельгией и Голландией. Неужели война распространится еще шире?

Во вторник шестнадцатого января, утром, заместитель председателя совета министров господин Камилл Шотан[313] имел длительное совещание с премьер-министром, которому состояние здоровья не позволяло присутствовать на заседании в палате, а также с членом государственного совета господином Удино, начальником канцелярии премьера. Стало совершенно ясно, что предстоящие прения