Теперь оратор повел атаку на советское посольство, возмущался тем, что оно все еще существует, и требовал немедленно закрыть его. — Советский Союз, — кричал Тиксье-Виньянкур, — поставил себя вне человечества. — Жану трудно было следить за словами оратора, потому что все отвлекало его внимание: новизна обстановки, странное зрелище, какое представляют собой лысые головы, когда смотришь на них сверху, дамы в мехах, сидевшие перед ним, барельефы, украшавшие трибуну, декоративные эмблемы над головой Эррио. Он не понял, почему возник новый инцидент. Кто-то крикнул: — Гнусная ложь!

Пасторелли нагнулся к Жану и шепнул: — Это Фажон. Расспрашивать было некогда, хотелось слушать.

— Господа, — торжественным тоном провозгласил Тиксье-Виньянкур, — завтра я возвращаюсь в свою часть, но я хочу воспользоваться предоставленной мне возможностью выступить с этой трибуны и сказать вам, какая глубокая тревога овладела французами, когда они прочли в газете, которую каждый может купить, что на скамьях палаты депутатов сидят многочисленные приспешники Гитлера…

Жан удивился: — О ком идет речь? — Пасторелли, не ответив ему, приподнялся. Его заставили сесть. Кто-то попытался прервать оратора. Раздались крики: — нет, нет!

— Я бы просил, — сказал Тиксье-Виньянкур, — чтобы меня не прерывали… — Оратору аплодировали со всех сторон. Он всех взял под защиту: — Нельзя допускать, чтобы каждое утро в газетах половину парламентской группы социалистов, — кажется, ее называют «антигедистской»[320]… — Слева понеслись выкрики. Оратор продолжал: — Я говорю — нельзя позволять, чтобы половине группы социалистов могли бросать обвинение в гитлеризме, и мне думается, что я прав…

Жан шопотом спросил у Пасторелли: — Какие у него политические убеждения? — Пасторелли ответил: — Дориотист, кажется… — Почему же он защищает социалистов? — Пасторелли пожал плечами: — Да ты слушай хорошенько..

Оратор провозгласил:

— Доносчики, бросающие ложные обвинения, еще опаснее для духа нации, чем сами изменники! — Со всех сторон зааплодировали. Тиксье-Виньянкур продолжал: — Удары, которые наносит финская армия, — это в конечном счете удары по Гитлеру, по его престижу и его заносчивости!

Снова раздались аплодисменты. Нет, господину Кериллису сейчас не будет предоставлено слово для ответа, он, заверяет председатель, выступит позднее.

— Вот оно что! — сказал Жан. — Значит, это против Кериллиса направлено. — Вокруг зашикали. Места попались плохие, ничего не было видно. Следующий оратор оказался совсем безголосым. Он предлагал передать вопрос в комиссию на вторичное рассмотрение. Надо установить, будут ли лишены мандатов те депутаты, которые отреклись от коммунистической партии до 1 октября 1939 года. Комиссия предлагала именно эту дату, а правительство считало возможным принять более поздний срок. Оратор ссылался на какой-то декрет 1852 года, на декрет от 9 сентября 1939 года, на закон от 10 августа 1927 года… Пасторелли стало скучно. Он выискивал в рядах амфитеатра и показывал Жану людей, знакомых тому по фамилии. — Который? Вот тот, в самом низу? — Да нет, подальше, около министерских кресел…

В конце концов оратор заявил, что он не настаивает на своем предложении передать вопрос в комиссию на вторичное рассмотрение. Так зачем же он, спрашивается, выступал? Затем Эррио предоставил слово докладчику по законопроекту. Жану захотелось все-таки узнать, кто этот докладчик. Толстая брюнетка повернула голову и сказала: — Бартелеми. — Но Жану это ничего не говорило. Справа и в центре кричали: «Верно! Верно! Очень хорошо!» — и стучали крышками пюпитров. Докладчик призывал покончить с большевиками. Он призывал также сочетать уважение к взглядам ближнего с интересами национальной обороны. Правительство предлагает считать последним сроком отречения от коммунистических взглядов 9 января 1940 года, а комиссия требует принять дату 1 октября 1939 года… Казалось, все прения сосредоточились на этом вопросе. Жан не понимал, зачем об этом спорить. Его интересовали не те, кто отрекся в октябре или в январе, а те, кто совсем не захотел отречься. Опять пошло: декрет от 2 февраля 1852 года, закон от 2 августа 1875 года… Как и предшествующие ораторы, Бартелеми призывал правительство не ограничиться карами против депутатов, — ведь есть еще и государственные служащие, которые не порвали связи с коммунистами… Дама, сидевшая впереди, подвинулась немножко: — Садитесь, молодой человек, как-нибудь потеснимся… — Жану было неловко, он покраснел и не решился воспользоваться приглашением. Дама пожала плечами. А тем временем на трибуне появился новый оратор.

Повидимому, этот был историк. Он сообщил, что ему-то не требовалось дожидаться 1 октября 1939 года, чтобы составить себе ясное представление о коммунистах. Еще в декабре 1937 года он разоблачал их преступные замыслы. И еще раньше, в 1935 году, как только они взяли на себя инициативу создания Народного фронта… Для них Народный фронт был лишь средством добиться своих собственных целей. А война в Испании!..

— Только благодаря упорному сопротивлению уговорам коммунистов, благодаря прозорливости нынешнего правительства нам удалось сохранить дружбу с Испанией… — Перечисляя дальнейшие события, он добрался до Мюнхена. — Кто посмеет сказать, господа, что премьер-министр Даладье, опытный и дальновидный государственный деятель, с легким сердцем подписал соглашение, фактически означающее частичное исчезновение с карты Европы того государства, которое было одним из самых верных наших союзников?.. Ответственность за это соглашение несут не те, кто его подписал или ратифицировал, но те, кто создал обстановку, вынудившую подписать и ратифицировать Мюнхенское соглашение, ответственность за него несет коммунистическая партия…

— Не понимаю, — сказал Жан, повернувшись к Пасторелли. — Я думал, что коммунисты были против… — Пасторелли толкнул его: молчи, — а дама, сидевшая впереди, и одна из ее соседок обернулись и посмотрели на. Жана, нахмурив брови.

— Чтобы подчеркнуть ответственность, падающую на коммунистическую партию, надо сказать во всеуслышание, что причиной войны, которую мы сейчас ведем, был сговор между Германией и Россией, о чем коммунистическая партия знала уже давно. Но надо также сказать, что Мюнхенское соглашение явилось одной из решающих причин этой войны, ибо оно бесспорно ввело государственных деятелей Германии в заблуждение, — они вообразили, будто в польской авантюре Англия окажет не больше сопротивления, чем она оказала в истории с Чехословакией… Поэтому мы имеем право заявить, что вся ответственность за бушующую ныне бурю лежит на коммунистической партии: она является виновницей не только сговора и соглашения между Германией и Россией, но и виновницей Мюнхена, ибо именно из-за нее правительство Даладье вынуждено было подписать Мюнхенское соглашение.

— Правильно! Правильно!

— Ничего не понимаю! — сказал Жан, но на этот раз очень тихо. А Пасторелли шепнул ему на ухо: Помнишь у Мольера: «Вот почему немою