– Ладно. – Йесли сложила руки на груди. – И с чего ты предлагаешь начать?

– А при чем тут я? Это вы – Троица. Поручите выбор экспертам. Как насчет основ медицины? Все мы видели, что́ та машина сделала с Кроулом. Что мы будем делать, если машина так и не заработает? Неплохо бы иметь какие-нибудь справочники. Например, как совместить осколки кости при сложном переломе, ну и прочее в этом же духе.

– Говоришь, основы медицины. Думаешь, стены хватит?

– Я сказала «основы».

– Я просто пытаюсь привлечь твое внимание к трудностям материально-технического плана.

– Я вполне их осознаю. Но что нам еще остается? Возможно, так мы сумеем спасти лишь тысячную часть памяти. Но это лучше, чем ничего. И возможно, эта тысячная часть когда-нибудь спасет нас, если нам придется туго.

– Я бы сказала, Скар, что тысяча дней – это оптимистичный прогноз.

– Значит, я оптимист.

Помолчав мгновение, Йесли произнесла:

– Если мы за это возьмемся, все нужно будет делать на справедливой и равноправной основе.

– Конечно.

– Экипаж, гражданские, солдаты. Все. Включая Троицу. Никакого фаворитизма.

– Я к нему и не стремлюсь.

– Записи, которые мы видели, – люди их сделали для собственного удовольствия. Никто не устанавливал для них расписания, не требовал закончить строку к определенному времени.

– Это нужно организовать иначе, – согласилась я.

– Создать рабочие группы по образцу тех, которые есть сейчас. Чтобы у каждой был кусок информации, который требуется перенести на стену. Зафиксировать целиком и полностью. Ошибки недопустимы, иначе в затее нет смысла. Если мы хотим сохранить что-то полезное, а не просто сделать красивый жест… это будет тяжелая работа. Грандиозное совместное усилие. Нечто близкое к рабскому труду, только мы все – одновременно и рабы, и хозяева. На протяжении тысячи дней эти металлические стены должны стать смыслом нашей жизни. Они должны нам сниться. Придется пахать до кровавых мозолей, почти до безумия.

– Йесли, зачем ты пересказываешь мне мои же мысли?

– Просто, по-моему, мы должны здраво оценить, чего это будет стоить. Но ты права, Скар: что нам еще остается? Даже если мы спасем одну миллионную или одну миллиардную часть общей памяти, это все-таки будет…

Она заколебалась.

– Свет во тьме?

– Да.

– Значит, мы станем этим светом, – сказала я. – Даже если он сведет нас с ума. Даже если он нас убьет.

Зайца мы нашли на четвертый день поисков. Это был просто вопрос времени, вопрос методичности, но все-таки результат ощущался как победа. Нам очень нужно было что-нибудь такое в те начальные дни, особенно с учетом того, что предстояло еще найти Орвина. Меня беспокоило, что он где-то прячется. Все равно что делить комнату с крысой. Мне хотелось, чтобы эта крыса оказалась под моим каблуком – раздавить ее и спать спокойно.

Но хотя бы одного беглеца мы отыскали.

Наш заяц оказался не из числа тех, кого я подозревала, кто привлек мое внимание после пробуждения. И все потому, что эта женщина выбрала единственно разумный путь, сделавший ее максимально незаметной. Она старалась как можно меньше общаться с другими выжившими. Но как только мы начали проверять медленные пули, это стало лишь вопросом времени – когда именно она попадется нам на глаза.

Поняв, кто она такая, мы отвели ее в тот самый командный пункт, откуда мы с Прадом грозились взорвать корабль.

– Назови свое имя, – сказала Йесли.

– Мураш.

Она была очень маленькой, а теперь, сжавшись на стуле для допросов, казалась еще меньше. До меня лишь теперь дошло, что надо было искать человека миниатюрного, в соответствии с размерами капсулы. Могли бы выиграть несколько дней поисков.

– Ты знаешь, как мы тебя вычислили? – спросила я.

– У вас внутри есть какие-то штуки. – Она говорила на странном – но не чрезмерно странном – диалекте. – Вы их проверяли.

– Внутри некоторых, – поправила я ее – здесь, в этом безопасном помещении, были только я, Троица да наша находка. – Это называется «медленные пули». Ты понимаешь, что такое имплантаты?

Мураш посмотрела на меня тусклым взглядом. Она казалась изможденной и разбитой, под глазами залегли темные тени. Но многие из нас выглядели так же.

– Да, понимаю.

– Но у тебя ничего такого нет? – поинтересовалась Йесли.

– Нет.

– Как долго ты пробыла на нашем корабле, Мураш? – спросил Спрай.

– Я не знаю.

Хрупкая, похожая на ребенка Мураш была очень бледной, почти болезненно-бледной, и куда более худой, чем большинство из нас. Возможно, нас вскоре ждал голод, но, судя по виду Мураш, она уже была истощена, когда ложилась в гибернацию.

– Но какое-то представление у тебя должно быть, – сказала я. – Ты прилетела сюда на своем крохотном суденышке, состыковалась с нами. Когда это произошло?

– Давным-давно.

Сакер подалась вперед:

– Точнее сказать не можешь?

– В капсуле должны быть часы. Они отсчитывали время с момента запуска. Если они еще ходят, то должны показывать, как давно я пришвартовалась. Вы видели мою капсулу, иначе не стали бы искать меня. Ее системы работают?

Прежде чем ответить, Йесли оглядела остальных:

– Нам показалось, что не работает ничего, но мы посмотрим внимательнее. Ты прилетела с планеты, на орбите которой мы сейчас находимся?

– Да.

– Тебе известно название этой планеты?

И снова этот тусклый взгляд. У нее нет времени на обдумывание моих вопросов. Но это не моя проблема.

– Отвечай, – сказал Спрай. – Наши ресурсы ограниченны, а ты нам чужая. Начнешь выделываться – выбросим тебя через шлюз.

– Не выбросите, – сказала Мураш.

– Почему же? – поинтересовалась Сакер.

– За время после пробуждения я поняла, что вы вообще ничего не знаете. Вы так рьяно взялись искать того мужчину, будто это должно решить все ваши проблемы. Уж поверьте мне, не решит. Вы не знаете, почему вы здесь и что произошло повсюду. А я кое-что знаю. Во всяком случае, больше, чем вы. Поэтому вы меня не убьете.

– Я бы на твоем месте не торопилась проверить эту теорию на практике, – ласково сказала я.

Мгновение спустя Мураш заговорила:

– Эта планета – Тоттори. Мы не настолько низко пали, чтобы забыть название собственной планеты. Во всяком случае, не тогда, когда я улетала.

– Расскажи, что произошло, – сказала Йесли. – Ты помнишь о войне? О заключении мира?

– О вашей войне? Да. Мы проходили ее в школе. Давние дела. Это было задолго до моего рождения.