исследований появился следующий вывод, что разветвлений Хуанхэ при северном ее изгибе не существует в том виде, как их обыкновенно изображают на картах, и река в этом месте изменила своё течение. Долина реки в описываемой, части ее течения имеет ширину от 30 до 60 вёрст и наносную глинистую почву.

На реке Хурай-хунды путники пробыли три дня, посвятив все это время охоте за чернохвостыми антилопами, которые встретились им здесь в первый раз. Следуя вверх по южной стороне Хуанхэ, путники не встречали населения, и только раза два-три им попадались небольшие стойбища монголов, занимавшихся добыванием лакричного корня. Причиной такого опустения было, как упомянуто выше, дунганское нашествие, которому подверглась эта земля за два года до нашего посещения.

Южная часть высокого нагорья Гоби, к западу от среднего течения Хуанхэ, представляла собой дикую и бесплодную пустыню, населённую монголами-олютами и известную под именем «Ала-шань», или Заордос. Алашаньская пустыня на многие десятки, даже сотни вёрст представляла одни голые сыпучие пески.

Очередная встреча и налаживание отношений с местными чиновниками

14 сентября 1871 г. путешественники прибыли в город Дынь-юань-ин, где за целый переход до города путников встретили чиновники, посланные князем узнать, кто они такие. Одним из первых вопросов этих посланцев было: не миссионеры ли они? И когда был дан отрицательный ответ, то им начали жать руки и объяснять, что в случае, если бы они оказались миссионерами, князь не велел пускать их к себе в город. Вообще в числе причин, обусловивших успех путешествия, на видном месте следует поставить то обстоятельство, что русские никому не навязывали своих религиозных воззрений.

Следует упомянуть ещё об одном ламе, по имени Балдын-Сорджи. От природы хитрый и сметливый, Сорджи вскоре приобрёл расположение амбаня[186] и сделался его приближенным. По поручению князя он каждый год ездил в Пекин за различными покупками и даже один раз был в Кяхте, и потому знал русских и их язык.

Для экспедиции лама был чрезвычайно полезен своей услужливостью и тем значением, каким он пользовался в городе. Без него русские, быть может, не встретили бы столь радушного приёма со стороны князя и его сыновей. Он находился также в числе трёх лиц, высланных князем вперёд узнать, кто они такие. Николай Михайлович объяснил алашаньскому амбаню, что они действительно русские, а не какие-либо другие иностранцы.

Впрочем, монголы всех европейцев крестили общим именем русских, так что обыкновенно говорили: русские-французы, русские-англичане, разумея под этими именами французов и англичан, притом номады везде думали, что все европейцы находятся в вассальной зависимости от цаган-хана, то есть белого царя.

На восьмой день пребывания в Дынь-юань-ине, Пржевальский получил приглашение на свидание с амбанем. Предварительно лама, вероятно, по совету самого князя, спрашивал у путников: – каким образом мы будем приветствовать их повелителя по-своему ли обычаю или по монгольскому, то есть падать на колени.

Получив, конечно, ответ, что они будут кланяться князю по-европейски, Сорджи начал просить, чтобы перед амбанем стал на колени хотя бы наш казак-переводчик, но и в этом ему Пржевальский решительно отказал.

Когда вошли и поклонились князю, то он пригласил всех сесть на приготовленные места, казак же стал у дверей. Кроме амбаня, в фанзе находился китаец богатый пекинский купец, как его узнали впоследствии. В дверях фанзы и далее в прихожей стояли адъютанты князя и его сыновья, которые должны были присутствовать при приёме. После обычных расспросов о здоровье и благополучии пути амбань сказал, что, с тех пор как существует Ала-шань, в нем не был ещё ни один русский, что он сам видит этих иностранцев в первый раз и очень рад нашему посещению.

Затем он начал расспрашивать про Россию: какая там религия, как обрабатывают землю, как делают стеариновые свечи, как ездят по железным дорогам и, наконец, каким образом снимают фотографические портреты? Князь начал просить привезти ему «машину для снимания портретов», и Пржевальский едва мог отделаться от подобного поручения, сказав, что это невозможно, ввиду того, что дорогой стекла машины непременно разобьются.

Аудиенция продолжалась около часа; на прощанье князь подарил казаку-переводчику 20 лан и разрешил сходить поохотиться в соседние горы. В горы путники отправились на следующий день и разбили свою палатку в вершине ущелья, почти близ гребня самого хребта. Верблюды остались на попечении приятеля Сорджи в городе, равно как и казак, который опять заболел сильнее прежнего, причиной его болезни была главным образом тоска по родине. От князя были посланы с ними провожатые и один лама, вероятно, в качестве надсмотрщика. Здесь они пробыли целый месяц, проводя научные экскурсии по районам близлежащих окрестностей, прилегающих к городу.

Возвращение в Калган

Болезнь Пыльцова. Завершение первого этапа экспедиции

Утром 15 октября путешественники оставили город Дынь-юань-ин и направились обратно в Калган так как лошадей и верблюдов катастрофически не хватало для дальних переходов, а денег на приобретения их почти не было. Теперь предстоял далёкий, трудный путь, так как от Дынь-юань-ина до Калгана расстояние (по Монголии) около 1 200 вёрст, которые они должны были пройти без остановок. Между тем приближалась зима с сильными морозами и ветрами, столь обыкновенными в Монголии в это время года.

Наконец, к довершению зол, спутник Михаил Александрович Пыльцов вскоре по выходе из Дынь-юань-ина заболел тифозной горячкой так сильно, что все были вынуждены простоять девять дней возле ключа Хара-моритэ в северных пределах Ала-шаня. Положение товарища становилось тем опаснее, что он вовсе был лишён медицинской помощи и, хотя имелись с собой некоторые лекарства, никто не мог удачно распоряжаться ими, не зная медицины. К счастью, молодой организм переломил болезнь, и Михаил Александрович, все ещё слабый, мог кое-как сидеть на лошади, хотя ему приходилось иногда так круто, что он падал в обморок. Тем не менее, все должны были идти день в день, от восхода до заката солнца.

В конце ноября путники оставили долину Жёлтой реки и поднялись через Шохоин-да-бан на более высокую окраину Монгольского нагорья, где опять наступили сильные холода. Бедные животные у путников томились голодом, и одна из лошадей замёрзла ночью. Больной верблюд издох через два дня и лежал прямо против дверей палатки. Таким образом, экспедиция осталась с одной лошадью, да и та едва волочила ноги. Лошадь эта была спасена от голодной смерти лишь тем, что китайцы «повелись» на этого издохшего верблюда, довольно жирного, и они обменяли его на 25 снопов хорошего сена.

Всего в течение первого года экспедиции путешественники потеряли 12 верблюдов и 11 лошадей. Впрочем, лошади, большей частью, обменивались с монголами на более лучшие экземпляры.

Закупив