Портрет изображал мужчину несколько светлее меня, с проницательными карими глазами и коротко подстриженными волосами. Чисто выбритый, с овальным лицом, широкоплечий. Эта картина совсем вылетела у меня из памяти. Я так давно не видела его лица, что оно меня поразило.

Он выглядел не таким, каким я его запомнила. Но что ошибалось: память или портрет?

– Это Эдкар, – сказал я, закрывая дверь сарая. – Он был моим мужем.

Сайон бросил на меня взгляд.

– Ты была замужем?

Значит, Богу-Солнце известно не все. Меня это приободрило.

– В двадцать лет. Нас обручили родители, но он мне нравился. Именно из-за него я уехала в Элджерон. – Он был добрым, трудолюбивым и даже любящим. Все, что нужно женщине. Нужно мне. – Он умер в первый год брака. Что-то с желудком. Возможно, рак. Врачи затруднялись назвать точный диагноз. После его кончины я осталась в столице и полностью посвятила себя творчеству. Заработала себе имя. А потом нагрянула война, и я бежала.

Сайон кивнул, изучая лицо Эдкара.

– Ты его любила?

Обхватив себя руками, я прислонилась к дверному косяку.

– Нет. – Хотела. Пыталась. Уверяла себя, что в стихах, песнях и рассказах знакомых женщин любовь чересчур приукрашают. Или же у меня просто черствое сердце. – Возможно, полюбила бы со временем. Думаю, да. Он был хорошим человеком.

Сайон поставил картину обратно.

– Однажды я любил женщину.

– Неудивительно, – я слегка улыбнулась. – За столько-то лет жизни.

Он издал горловой смешок. Перешел к старому альбому для рисования.

– Кем она была? – спросила я. Он произнес «женщина» так, будто она была смертной. Как я. – Звездной матерью?

Всем известно, что Солнце – отец звезд, божков, которых рожали смертные матери. Все они погибали при родах, и я никогда не слышала, чтобы их благородные жизни заканчивались иначе. Было бы ужасно полюбить одну из них.

Что-то мелькнуло в глубине сознания. История, которую я краем уха слышала в Элджероне. Песня, мелодию которой никак не могла вспомнить, а в текст верилось с трудом.

Плечи Сайона поникли.

– Я никогда не понимал этого закона. Почему звезды должны появляться именно так?

– От смертных матерей?

Он кивнул.

– Им не суждено пережить роды. – Казалось, у него на шее висит наковальня, судя по тому, как тяжело, как горько прозвучали эти слова. – Но да, она была звездной матерью. В отличие от других ей удалось выжить. Она живет и по сей день, только не так, как ты.

Его слова меня удивили, и я задумалась, где именно на Матушке-Земле может жить такая женщина. Вероятно, далеко, иначе я о ней знала бы. Впрочем, возможно, я слышала ее историю – например, из уст странствующего барда – просто не придала ей большого значения. Память смертных весьма ненадежна. Сайон говорил о ней с таким благоговением, что у меня даже не хватало духу к ней приревновать.

– Где, на небесах? – Затем добавила, страшась ответа: – С… тобой?

Он покачал головой.

– Не со мной. – Его взгляд нашел меня, затем упал на новую картину, которую я отставила. Я подвинулась, пытаясь ее спрятать. Он посмотрел мне в глаза.

– Тебя это смущает?

Я опустила голову.

– Нет.

Он пересек помещение. Доски под его ногами заскрипели. Меня коснулись волны жара. Жара укрощенного Солнца.

Я отвела взгляд, а через несколько мгновений отступила и позволила ему взять холст.

Он разглядывал его молча. Я заметила, как у него перехватило дыхание.

Воск стекал по краям свечи, собираясь в медном подсвечнике. Я отложила его в сторону.

– Ты страстная художница, Ай, – прошептал Сайон. – Ты научилась выражать в своих творениях то, что не способен увидеть глаз.

Даже не знаю, что в его словах меня так рассердило. Оглядываясь назад, думаю, мне была невыносима уязвимость. Мысль, что я не развивалась все эти пять лет, пока не появился он. Мысль, что мне нужен мужчина, он или просто кто-то еще. Меня приводили в ужас эти новые буйные чувства, давящие на грудь. Я хотела защититься.

– В каком смысле?

Он опустил картину, медленно отводя от нее взгляд.

– Ты этого не видела. – Он говорил не о цепях. – Здесь столько чувств…

– В моей жизни достаточно чувств, – огрызнулась я. – Я живу с людьми, которые меня любят. Свободная от прихотей других. Я сама решила вернуться сюда.

Вспышка гнева его ничуть не смутила.

– Думаешь, я не вижу разницы? – Он указал на старую картину, изображающую дерево на южной стороне фермы – красивый этюд, лишь копия работы Матушки-Земли, не более. Затем Сайон склонил голову к дикому, сердитому, блестящему холсту в своих руках, с перерезанными цепями и с ним. Изображение не совсем визуальное. Словно изнанка картины и меня самой.

Тихо, терпеливо он спросил:

– Почему ты изображаешь меня, Айя?

Слезы жгли мне глаза.

– А почему бы нет?

Он вновь повернулся к картине, чтобы изучить внимательнее, но я вырвала ее у него из рук и едва не швырнула к противоположной стене маленькой пристройки, но не решилась и просто отодвинула.

Стиснув зубы, процедила:

– Мне не нужна страсть.

Он сверлил меня пристальным взглядом.

– Твое творчество говорит об обратном.

Я задрала подбородок, хотя бы для того, чтобы сдержать слезы. Быстро заморгала. Глубоко вздохнула. Сделала усилие, чтобы поумерить огонь в груди. Он молчал, и я затруднялась определить, помогало ли его молчание или, наоборот, делало лишь хуже.

Прошла, как мне показалось, неделя, прежде чем я наконец пробормотала:

– Только с тобой. Это… – слабым жестом указала на новую картину, – происходит только с тобой.

Он встал передо мной и ободряюще положил ладони на плечи. В моем взвинченном состоянии от прикосновения стало слишком тепло.

– Твое творчество столь потрясающее потому, что оно – окно в твой внутренний огонь. Огонь, который горит ярче звезд.

В горле образовался жесткий ком. Я заставила себя посмотреть на Сайона.

– Именно поэтому я тогда обратил на тебя внимание, – продолжил он мягко и уверенно. – Поэтому ты меня очаровала. Ты выделялась среди прочих художников. Среди смертных. А я повидал многих.

Его лицо расплывалось в завесе непролитых слез. Его золотистая кожа, волосы, перламутровые глаза. Я попыталась представить его сияющим так же ярко, как некогда Солнце, попыталась представить его истинным богом, но не выходило. Это оказалось к лучшему, учитывая мое намерение.

Привстав на цыпочки, я его поцеловала.

Он вздрогнул, однако мешкал долю секунды, прежде чем обхватить мой затылок ладонями и притянуть меня ближе; через его прикосновение по телу разливался жар. Я прижалась к нему, требовательно, уговаривая его губы приоткрыться под напором моих. Они подчинились, и я попробовала огонь на вкус. Я сама стала огнем – раскаленным