– Господин следователь! Господин следователь!

– Ну? В чем дело?

– Ножа там нет!

– Как это – нет?

– Исчез. Испарился. Стеклянная банка, в которой онлежал, пуста!

– Что? – закричал я. – Не может быть! Ведьсегодня утром я видел… – Слова замерли у меня на языке.

Все, кто был в гостиной, уставились на меня.

– Что вы такое говорите? – вскричалкомиссар. – Сегодня утром?

– Я видел его там сегодня утром, – сказал я медленно. –Около полутора часов назад, если говорить более точно.

– Стало быть, вы входили в сарай? Где вы взяли ключ?

– Попросил у полицейского.

– И вы входили туда? Зачем?

Я замялся было, но потом решил, что самое лучшее, что я могусделать, – это чистосердечно признаться во всем.

– Мосье Отэ, – заявил я, – я совершилсерьезный проступок и теперь считаю своим долгом покаяться в нем и проситьвашего снисхождения.

– Да говорите же, мосье.

– Дело в том, что, – начал я, ощущая непреодолимоежелание провалиться сквозь землю, – я встретил девушку, мою знакомую. Ейочень хотелось увидеть все собственными глазами, и я… ну, в общем, я взял ключи показал ей покойного мосье Рено.

– О! – воскликнул следователь вне себя отнегодования. – Вы действительно совершили серьезный проступок, капитанГастингс. Это грубейшее нарушение! Как вы могли на это решиться!

– Знаю, – смиренно сказал я. – И готоввыслушать самое суровое осуждение.

– Надеюсь, не вы пригласили приехать сюда эту девушку?

– Конечно, нет. Я встретил ее совершенно случайно. Онаангличанка, а сейчас живет здесь, в Мерлинвиле, но я об этом ничего не знал,пока сегодня утром нечаянно не встретился с ней.

– Ну, ладно, ладно, – сказал следователь,смягчаясь. – Конечно, это против всяких правил, но девушка, должно быть,молода и недурна собою. Ах, молодость, молодость! – меланхолическивздохнул он.

Но комиссар, менее романтическая личность, и не думалотступать:

– Но разве вы не заперли дверь на замок, когда уходили?

– В том-то и дело, – нехотя признался я. – Немогу этого себе простить. Моей приятельнице стало дурно, она чуть было непотеряла сознание. Я дал ей бренди с водой и настоял на том, чтобы проводить ееобратно в город. В волнении я забыл запереть дверь и спохватился, только когдавернулся на виллу.

– Стало быть, минут двадцать, по крайней мере… –проговорил комиссар медленно и не закончил фразы, ибо и так было ясно, что ондумает по этому поводу.

– Совершенно верно, – сказал я.

– Двадцать минут, – многозначительно повторилкомиссар.

– Прискорбно, – сказал мосье Отэ, снова становясьсуровым. – Неслыханно!

Тут внезапно вмешался мосье Жиро:

– Вы считаете, что это прискорбно?

– Конечно.

– А я считаю, что превосходно, – заявил мосьеЖиро.

Вот уж в ком не рассчитывал найти союзника!

– Вы говорите «превосходно», мосье Жиро? –переспросил следователь, искоса бросая на сыщика недоверчивый взгляд.

– Вот именно.

– Это почему же, позвольте полюбопытствовать?

– Потому что теперь нам известно, что убийца или егосообщник всего час назад еще находился здесь, рядом. Странно будет, если мы,зная это, не схватим его в самом скором времени. – Мосье Жиро говорилрешительно и безапелляционно. – Он сильно рисковал, стараясь заполучитьнож. Возможно, опасался, что на нем остались отпечатки пальцев.

Пуаро повернулся к Бексу:

– Вы ведь говорили, что их нет?

Жиро пожал плечами.

– Видимо, убийца не был в этом уверен.

Пуаро взглянул на него.

– Ошибаетесь, мосье Жиро. Убийца был в перчатках.Значит, он-то был уверен, что отпечатков на ноже нет.

– Я же не утверждаю, что нож взял сам убийца. Возможно,это был его сообщник, который про перчатки и не знал.

Помощник следователя собирал со стола бумаги. Мосье Отэобратился к нам:

– Итак, мы свою работу выполнили. Может быть, мосьеРено, вы желаете, чтобы вам зачитали ваши показания. Я намеренно придерживалсянеофициального тона, насколько, разумеется, позволительно при судебномразбирательстве. Меня обвиняют в либерализме, но я готов снова подтвердить: моиметоды оправдывают себя. Теперь это дело в руках нашего талантливого, нашегопрославленного мосье Жиро. Тут уж он, без сомнения, покажет, на что способен.Право, я удивлен, что убийцы до сих пор гуляют на свободе! Мадам, позвольте ещераз выразить вам мои искренние соболезнования. Мосье, желаю вам всегонаилучшего.

И следователь отбыл в сопровождении помощника и комиссараполиции.

Пуаро вытащил свои часы-луковицу.

– Давайте, мой друг, вернемся в гостиницу ипообедаем, – сказал он. – А вы подробно расскажете мне о вашихутренних безрассудствах. Никто не обращает на нас внимания, и мы можем уйти непрощаясь.

Мы тихо вышли из комнаты. Следователь только что отъехал насвоем автомобиле. Я стал было спускаться, но Пуаро остановил меня:

– Одну минутку, мой друг.

Он проворно извлек из кармана рулетку и с самым серьезнымвидом принялся измерять длину плаща, висевшего в холле. Прежде этого плаща яздесь не видел. Вероятно, он принадлежит мистеру Стонору или Жаку Рено, подумаля.

Удовлетворенно хмыкнув, Пуаро сунул рулетку в карман и вследза мной вышел из дома.

– Зачем вы обмеряли плащ? – спросил я, мучимыйлюбопытством, когда мы неторопливо вышли на белую, нагретую солнцем дорогу.

– Parbleu! Чтобы узнать его длину, – невозмутимоответил Пуаро.

Черт возьми! Невыносимая привычка Пуаро из каждого пустякаделать тайну никогда еще так не досаждала мне. Я снова замолчал и отдалсятечению собственных мыслей. Слова мадам Рено, обращенные к сыну, которым ятогда не придал особого значения, вдруг снова пришли мне на ум, наполненныеновым смыслом. «Так ты не уехал, – сказала она, а потом добавила: –Впрочем, теперь уже все равно».