Он приглашен к князю на пир, и здесь князь испытывает, действительно ли Илья сильный богатырь. Активную деятельность проявляют «министры» Алеша Попович и Добрыня Никитич. А Илья опять становится очень «галантным», речь его ничего общего с былинной не имеет. Он называет князя Владимира «ваша светлость»; рассказав о бое под Черниговом, Илья прибавляет: «А ежели сему не изволите веры понять, то изволите послать справитца чрез почту». Когда князь Владимир сердится, Илья говорит: «За что такои гнев изволиш на меня держать, и чем я вас оболгал и какими словами?» Все эти сцены и речи очень напоминают описания придворных приемов и церемоний в повестях XVIII века, таких, как «Гистория о российском матросе Василии Кириацком» или «Повесть о гишпанском дворянине Карле и сестре его Софии». Там действуют камергеры, которые извещают царя о прибытии того или иного героя, они же узнают об имени прибывших. А герои говорят очень похоже на речи Ильи Муромца, которыми наделил его автор Забелинского текста. Например, Василий говорит цесарю, который стал его сажать за стол: «Пожалуй, государь великий царь, меня недостойнаго остави, понеже я ваш раб, и недостойно мне с вашею персоною сидеть».[60] Карл говорит французскому королю: «Доношу вашему величеству, что я гишпанскаго государства дворянин». «Я особно могу вашему величеству донесть о сей картине сущую правду, ежели угодно».[61]

Очевидно, автору XVIII века не понравилось свободное поведение Ильи Муромца в Киеве и слишком простое, обыденное описание придворных сцен. Он изменил их, описал применительно своему пониманию и тем литературным образцам, с которыми он был знаком. Этими образцами были повести XVIII века, так как в XVII веке ни в оригинальных, ни в переводных повестях подобных описаний не находим. Сцена приема Ильи в Киеве не является целиком измышлением автора, там есть и эпизоды устной традиции (наст. изд., № 26, строки 206—216), но в целом эта часть очень сильно переработана книжником. Заключительный эпизод Забелинского текста (столкновение Ильи Муромца с Идолищем) не подвергся такой значительной переработке книжника.

Весь текст представляет собою повесть, созданную на основе пересказа былины. В повести этой смешались книжные и былинные элементы. Образ Ильи Муромца близок былине в воинских эпизодах, а в эпизодах посещения Чернигова и Киева перекликается с образами придворных кавалеров в повестях XVIII века.

Рассмотрение текстов «себежской» и «черниговской» групп показывает, что пересказ былины, попав в рукописный сборник, живет в нем как любое произведение древнерусской рукописной литературы. Читатели и переписчики воспринимают текст пересказа былины как повесть, увлекательно рассказывающую о приключениях и подвигах богатыря — защитника родной земли. Подходя к тексту как к повести, некоторые переписчики дополняли или сокращали текст по своему усмотрению. Некоторые переписчики были уже авторами новых произведений, созданных на основе пересказа былины. Сочинительство их опиралось как на книжные, так и на былинные источники.

Тексты обращались в среде крестьян и демократических слоев посада. Об этом свидетельствуют записи владельцев и читателей сборников. Сборник ГИМ, Барсова 1592 (210) читался в семье крестьян Зекиных, принадлежавших графу Дмитриеву-Мамонову (см. комментарий к № 9). В этом же сборнике есть записи лавочника Сивохина. Тетрадь с текстом «Истории» об Илье (наст. изд., № 19) была собственностью «пасацкого человека Ивана Иванова сына Вьюшкова». Отдельные части сборника ЛОИИ, Лихачева 74 писал «чюлошный ткачь». В этих кругах, конечно, хорошо знали былину и, переписывая повесть, сохранившую былинный сюжет и поэтику, добавляли в нее некоторые детали из устной традиции. Включались отдельные слова и словосочетания или целые эпизоды.

Большое количество переписываний и переработок говорит о популярности текстов. Это подтверждается и записью одного из читателей в сборнике ГИМ, Забелина 536 (82), в который входил текст № 26: «Ах, братцы, что в то в книги нашел... 1799 году апреля 22». О том, что запись относится именно к богатырским повестям, свидетельствует продолжение ее: «...в славном городе Муроме, в стеле» (так ошибочно в рукописи вместо «селе»). Эти слова напоминают начало некоторых повествований об Илье Муромце. Очевидно, текст «Истории» об Илье Муромце произвел сильное впечатление на читателя.

Вместе с тем некоторым читателям хотелось приблизить эти тексты к книжному повествованию (см. наст. изд., № 8 и 9) или создать повесть с развернутыми придворными сценами (наст. изд., № 26). Но и в том и в другом случае былинные особенности оригиналов дают себя чувствовать. Создается пестрое смешение былинных и книжных черт.

9

Особое место среди рукописных повествований о былинных богатырях занимают «Повесть о Сухане» и «Сказание о семи богатырях, ходивших в Царьград».

До нас дошло два текста, повествующих о былинном богатыре Сухане: один в списке XVII века (найден и изучен В. И. Малышевым),[62] другой в рукописи П. О. Морозова второй половины XIX века[63] и, как сообщает Морозов, относится по времени записи к XVIII веку. Оба текста тождественны друг другу, мелкие разночтения в отдельных словах объясняются ошибками и описками копииста XVIII века, а может быть, и неправильным прочтением самим П. О. Морозовым.

Как показало исследование В. И. Малышева, в повествовании о Сухане наблюдаются не отдельные привнесения книжника в пересказ былинного сюжета (как это видим в тексте № 26) и даже не присочинение новых развернутых эпизодов (каким, например, в текстах №№ 10—12 является рассказ о победе Ильи над Тухманом). Здесь видна такая переработка сюжета, которая вносит изменения в идейный смысл былины и новые существенные оттенки в изображение героя. Даже если принять предположение В. И. Малышева, что в основу своей работы над «Повестью о Сухане» автор положил не ту версию сюжета, которая отражена в северных редакциях былины и характеризуется острым конфликтом между богатырем и князем, а другую, развивавшую только воинскую тему борьбы с неверной силой (следы этой версии, как предполагает В. И. Малышев, сохранились в единственном варианте, записанном в середине XIX века на Алтае),[64] то и тогда степень литературной обработки должна быть признана очень значительной. Тем более она возрастает, если автор знал только былину типа северной версии, что тоже вполне возможно. Тогда оказалось бы, что автор не только развил воинскую тему в должном ему направлении, но и устранил сам все, связанное с социальным конфликтом.

В книге В. И. Малышева на конкретном материале сопоставлений рукописного текста о Сухане с устной традицией этой былины, с мотивами других былин о борьбе с «неверной силой», а также с образами и приемами описания в литературных памятниках убедительно раскрыты пути, которыми шел автор, создавая новый тип воинской повести на основе былинного материала.

Сохранив основные очертания сюжета в его воинской части, в известной степени былинную фразеологию и ритмический склад, автор ввел новые подробности: и в