После охоты в лесных нагорьях и пастбищах Италии и не отыскав пантеры, которую выслеживали мы, стараясь ее найти, проследим ее более разумно, дабы ту, которую мы чуем всюду, но которая нигде не показывается, изловить, хорошенько опутав тенетами. Итак, взявшись снова за свои охотничьи снаряды, мы утверждаем, что во всяком роде вещей должна быть единица, по которой мы равняем и оцениваем определенного рода вещи и от которой мы отмериваем и все остальное; так же как при вычислении все вычисляется по единице и называется большим или меньшим в зависимости от того, насколько отстоит от единицы или к ней приближается; и как все цвета измеряются по белому и называются более или менее видными в зависимости от того, ближе или дальше отстоят от белого. И подобно тому, как мы судим о предметах, смотря по их количеству и качеству, можно, полагаем, судить о любом из предикатов, да и о субстанции: то есть всякий предмет измерим в своем роде по тому, что является в данном роде простейшим. В силу этого в наших поступках, поскольку они разделяются на виды, следует находить тот признак, по какому их и надо измерять. Действительно, поскольку мы поступаем просто как люди, у нас имеется для этого добродетель (в общем смысле этого слова); ибо по ней мы судим, хорош или плох человек; поскольку мы поступаем как граждане, у нас имеется закон, по которому определяют хорошего и дурного гражданина; поскольку мы поступаем как италийцы, у нас имеются известные простейшие признаки и обычаев, и одежды, и речи, по которым измеряются и оцениваются поступки италийцев. А наиболее благородные из поступков италийцев не составляют собственности никакого отдельного города Италии, а принадлежат им всем вместе: тут вот и можно теперь различить ту народную речь, за какой мы начали охотиться и которая ощутима в любом городе и ни в одном из них не залегает. Она может, однако, быть ощутимее в одном больше, чем в другом, подобно наипростейшей субстанции – Богу: ощутимой в человеке более, чем в животном; в животном более, чем в растении; в растении более, чем в минерале; в минерале более, чем в элементе; в огне – чем в земле; и простейшее количество – единица более ощутима в числе нечетном, чем в четном; и простейший цвет – белый более ощутим в светло-желтом, чем в зеленом. Итак, найдя то, что мы отыскивали, мы утверждаем, что в Италии есть блистательная, осевая, придворная и правильная народная речь, составляющая собственность каждого и ни одного в отдельности италийского города, по которой все городские речи италийцев измеряются, оцениваются и равняются[37].

Итак, благородная высокая речь для всей Италии уже существует, но не как предмет бытового опыта, а как субъект и критерий оценки всякого частного речевого опыта. Все мы стремимся сказать что-то более прямо, с чувством; постоянно лукавить и юлить нам надоедает. Придворная речь совпадает тогда с родной речью: мы оказываемся окликнуты нашими родными, близкими, соотечественниками и разговариваем с ними на их привычном языке, в соответствии с привычными обычаями. Но мы же, будучи окликнуты, вспоминаем свое начальное благородство, прямоту и отвагу, когда перед нами как в детстве открыт весь мир. Мы встречаемся с собой, оказываемся в родном языке как у себя дома и превращаем этот дом в настоящий королевский двор. Тогда наша речь отражает не наши капризы и пристрастия, но социальный пафос, она становится всецело социальной, направленной на общее благо. Каждый должен стать оратором, чтобы не осталось в общении людей ни одного неразумного диалога.

8

Гуманист, влюбленный в латынь

Лоренцо Валла

Лоренцо Валла (1407–1457) – итальянский гуманист, исследователь и издатель античных литературных памятников. Прежде всего он знаменит тем, что впервые заметил изменения языка во времени. До него гуманисты делили латинское красноречие и вообще латинский язык только на две формы: правильную классическую форму и испорченную «варварскую» средневековую. Восстановить классическое красноречие для них и означало восстановить гражданские институты и все величие древнеримской цивилизации. Тогда как Валла заметил, что язык меняется во времени и отдельные слова или выражения принадлежат только какому-то периоду истории, по ним можно датировать памятники. Это было очень важное открытие: оказалось, что язык никогда не содержит в себе полноты выразительных средств: что-то в нем умирает, а что-то вдруг рождается.

Валла был первым гуманистом, поставившим под сомнение непогрешимость Цицерона как учителя риторики. Для многих гуманистов и до, и после него Цицерон был непререкаем – писать как Цицерон и значило быть настоящим римлянином, человеком, исполненным достоинства, настоящим человеком Возрождения. Но Валла предпочел Цицерону более позднего систематизатора красноречия Квинтилиана. Если для Цицерона в центре красноречия была сентенция, ловкая и остроумная формула, сногсшибательное заявление, которому невозможно противостоять, то Квинтилиан критиковал и излишнее остроумие, и обилие броских сентенций. Он поддерживал другие сентенции, парадоксальные, взятые из литературы и имеющие моральный смысл.

Можно сказать, что Цицерон был «человеком эпоса», для которого фраза должна бить не в бровь, а в глаз, а Квинтилиан, живший веком позже него, – «человеком романа», любившим парадоксальное развитие сюжета, некоторую неоднозначность, но при этом и множество моральных выводов. Квинтилиан был известен и как педагог: он считал, что ораторов надо воспитывать с самых юных лет, обучая грамоте в раннем детстве, давая хорошие книги, заставляя учить стихи наизусть и состязаться в импровизированных речах. Одним словом, Квинтилиан хотел, чтобы и трепет юности, и умудренный скептицизм зрелости, а не только перипетии жесткой политической борьбы входили в ораторское искусство.

Кого еще Валла откровенно не любил – это Аристотеля, за его искусственные слова: зачем говорить вслед за ним такое абстрактное слово как «сущность», которое непонятно что значит, когда в латыни есть выразительное слово «субстанция», подлежащее, подставка, основание речи о какой-то вещи – это слово объединяет риторику и философию для целей познания, а не разъединяет их. Аристотель отдельно говорит о вещах, а отдельно – о логических или нравственных законах, тогда как лучше это все объединить: например, изображая «скупость» не только как свойство человека, но и как исчислимую сумму действий, которая и делает человека скупым или освобождает от скупости. Валла пытался усматривать позитивную динамику даже в пороках[38].

Трактат Лоренцо Валлы «Элеганции» посвящен, как ясно из названия, отборному красноречию: латинское слово «элегантный» означает не «изысканный, минималистический и тонкий», как у нас, а отборный – элегантная речь поэтому может быть и полновесной, и обильно украшенной. В этом трактате он указывает на главное преимущество латинского языка –