им оказывается не точность, а привлекательность. Латинский язык столь же сладостен, как мед, столь же питателен, как хлеб, столь же весел, как вино. Поэтому даже народы, страдавшие от римского ига, считали за честь учить латинский язык как радующий, сразу придающий совершенную форму мысли:

Всякий раз, как я мысленно сравниваю деяния наших предков и чужеземных царей и народов, мне представляется, что наши соотечественники превзошли всех остальных мощью не только своей державы, но и своего языка. Персы, мидяне, ассирийцы, греки и великое множество других народов завладели огромными землями, а державы некоторых из них, хоть и не столь мощные, как римская, существовали, как известно, значительно дольше. Но никто из них не обогатил и не развил свой язык так, как сделали это мы, которые, не говоря уже о той части Италии, что называлась некогда Великой Грецией, не говоря о Сицилии, которая тоже была греческой, не говоря обо всей Италии, чуть ли не на всем Западе и в немалой части Севера и Африки превратили язык Рима, называемый также и латинским (от Лация, где находится Рим), за короткое время в знаменитый, я бы сказал, царящий над остальными. Что же касается провинций, то здесь язык наш послужил людям неким прекрасным семенем для будущей нивы: деяние поистине много более достославное и более прекрасное, чем преумножение самой мощи державы. Ведь те, кто преумножает мощь державы, вознаграждаются великими почестями, провозглашаются императорами, те же, кто оказывает какую-либо помощь людям, удостаиваются не земной, а божественной славы, ибо они помышляют не только о величии и славе своего города, но о пользе и благе человечества. Если Цереру причислили к богам за то, что она открыла людям злаки, Либера – за то, что он открыл вино, Минерву – за то, что она создала оливковое дерево, множество других – за какие-нибудь иные благодеяния такого же рода, неужто же меньшей заслугой должно почитаться дарование народам латинского языка, этого замечательного и поистине божественного злака, дающего пищу не телу, а душе?[39]

Не какой-то отдельный законодатель, а сам латинский язык оказывается культурным героем. Он настоящий субъект, он несет людям цивилизацию. И он почти что божество, потому что пережил императоров, потому что содержит в себе мысль о прошлом, настоящем и будущем, мысль о самом человечестве как таковом и всей судьбе всех народов. Латинский язык – и лучший историк, и лучший пророк, и лучший законодатель:

Ведь именно он научил все племена и народы тем искусствам, которые зовутся свободными, он научил наилучшим законам, он открыл людям путь ко всей мудрости, он, наконец, дал нам возможность более не зваться варварами. Так кто же, оценивая вещи по справедливости, не предпочел бы тех, кто чтит святыни науки, стяжавшим славу страшными войнами? Этих последних мы назвали бы людьми царственными, тех же – поистине божественными, ибо они подобны не людям, преумножившим лишь славу государства и величие римского народа, но богам, преумножающим блага всей земли: тем более что те, кто принимал наше владычество, полагали, что теряют свое собственное и, что еще горше, – теряют свободу и, пожалуй, не без основания; но они же понимали, что латинская речь не умаляет силу их собственной, а наоборот – придает ей новые силы, подобно тому как изобретение вина не помешало употреблению воды, изобретение шелка – употреблению льняных и шерстяных тканей, а золото не вытеснило все остальные металлы, но лишь увеличило блага. И подобно тому как бриллиант, оправленный в золото, не портит, а украшает кольцо, так и наша речь, соединившись с местной речью других народов, придала ей блеск, а не отняла его. И господство это было приобретено не оружием, кровью и войной, а добром, любовью и согласием[40].

Итак, знатоки латыни – это боги, это организаторы всего цивилизационного развития. Триумф латыни не мешает расцвету других языков или красноречию на других языках. Просто другие языки практичнее, ближе к быту; они как железо в сравнении с золотом. Они связаны с ремеслами – здесь Валла продолжает мысль Данте, согласно которому Вавилонская башня разделила языки по ремеслам, и один язык от каменщиков, другой – от плотников. Только для Данте латынь не имела преимуществ перед итальянским, тогда как для Валлы латинский язык – универсальная ценность человечества, вместилище всех достижений мировой истории, всех моральных и воспитательных уроков. На других языках меньше создано педагогических красноречивых текстов, но больше речей, направленных на совершенствование частных ремесел.

Такое создание образцовых текстов обязано, согласно Валле, особой системе стимулов: римляне, отличаясь в военном деле, требовали сразу же запечатления их подвигов в правильно построенных речах. Поэтому любой политик или полководец был ритором и собеседником искусных риторов. Более того, они поощряли учителей риторики и хороших историков, чтобы те сразу были наготове, и сразу бы прославляли все достижения римлян. Тем самым римские поэты, римские историки, римские ораторы делались своеобразными пророками – они смотрели в будущее Рима, подробно прославляли его величие. И тогда, если мы читаем их сочинения, мы и осуществляем Возрождение – скоро Италия вернет себе строгость, стройность и победность Рима. Наконец, Рим был узлом всемирного общения, и поэтому все вынуждены были учить латынь как всемирный, международный язык. Выучив латынь, ты становился членом всемирного политического и торгового сообщества; и успехи твои в торговле или любом промысле становились и твоим счастьем. Ты можешь быть простым ремесленником, но, говоря по-латыни, становишься в чем-то политиком, соотносишь свое счастье со счастьем великого Рима:

В основе же всего этого [успеха латинского языка], насколько можно догадаться, лежало вот что: во-первых, сами предки наши с удивительной настойчивостью проявляли себя во всевозможной деятельности, и никто, даже в военном деле, не становился выдающимся без того, чтобы быть таким же в науках, а это и для остальных служило немалым стимулом к соревнованию. Далее, они назначали замечательные награды наставникам в этих науках. Наконец, они побуждали всех выходцев из провинций, как живущих в самом Риме, так и живущих в самих провинциях, всегда говорить по-латыни. И чтобы не быть многословным, достаточно в нескольких словах сравнить римскую власть с римской речью. Римскую власть племена и народы стремились сбросить, как тягостное бремя, римскую же речь они считали слаще любого нектара, ярче всякого шелка, драгоценнее любого золота и алмаза и хранили ее, как некий божественный дар, ниспосланный небесами. Велика же сила присяги, принесенной латинской речи, велика ее божественная сила, верность которой в течение стольких лет свято и неприкосновенно сохраняется