уровня. Доказать, что круче вареных яиц. И этот страх, неуверенность настолько ослепляет, что они уже не в состоянии адекватно оценивать ни ситуацию, ни соперника.

Может, пан Значный был неплохим рубакой, но сейчас – выведенный из равновесия, напал так глупо, что я вполне мог закончить поединок одним встречным уколом. Но такое милосердие не способствовало бы моему авторитету. Бывалые воины, волки войны могли склонить шеи только перед таким же зверем, как они сами. Только еще более свирепым и сильным. А мне требовалось от лисовчиков абсолютное повиновение. Хотя бы, как уже и было сказано, до конца задания.

Станцевал влево, позволяя шляхтичу пробежать за своим же молодецким ударом. Которым он легко располовинил бы дубовый чурбак. Я так же мог кольнуть ляха в спину или в зад, но унижать врага тоже не входило в планы. Не стоит оскорблять воина на глазах боевых товарищей... Могут неправильно понять. Сейчас они молчат, потому что я прав. А перегну палку – настроение быстро изменится. Вплоть до «наших бьют!»

Подождал, дал восстановить равновесие. Достаточно и того, что солнце теперь у меня за головой.

- Языком пан лучше работает... – совсем молчать тоже неправильно. Просто говорить надо так, чтобы никто кроме нас не слышал. – Если ищешь мои сапоги, то вот они.

- Ты покойник! – теряя остатки самообладания, зарычал Значный. – А когда выпущу тебе кишки, то займусь твоей шлюхой! А когда надоест - сдеру с нее кожу. Сделаю чучело на память.

Спасибо, родной. Этот вопль вызвал неодобрительный ропот, окончательно отталкивая от шляхтича даже тех, кто мог бы еще встать на его сторону.

- Что ж, пан сам выбрал свою участь... – развел руками, призывая всех в свидетели. – Я предупреждал.

Значный заверещал еще что-то, уже неважно что, и напал. Стараясь быстротой и мощью атаки сломить меня, заставить уйти в защиту и подловить на какой-то финт. Уверен, у столь опытного бойца имелся в запасе не один хитрый и подлый трюк.

Извини, пан. Не в этой жизни... Я и сильнее, и быстрее.

Клинки столкнулись трижды, когда шляхтич понял, что пропал. Глаза его расширились от ужаса и ненависти. Рот открылся, готовясь изречь проклятие или попросить о пощаде... Но я не дал ему шанса. Поймав саблю противника в тот момент, когда она уже начинала опускаться на мою голову, заплел своим клинком, увел в сторону и... отпустил.

Этот прием знаком многим бойцам, и заканчивается он рывком, после которого сабля вылетает из руки. А вот если удается удержать оружие, то враг сам открывается для тычка острием в шею или пах.

Шляхтич был опытным бойцом. И в нужный момент напряг мышцы так, что аж жилы на лбу вздулись. А глаза заблестели от предвкушения... По ним я и полоснул со всей силы, развернувшись в молниеносном пируэте, используя момент, когда противник застыл, как истукан, стараясь удержать саблю, которую у него никто не отнимал. Клинок снес верхнюю половину черепа аккурат по линии, нарисованной старым шрамом.

Видимо, как не тужься, а от судьбы все равно не уйдешь.

Глава шестая

— Ну, так что, панове? Угостите кулешом? — произнес, вытирая саблю от крови жупаном убитого.

Лисовчики хмуро переглянулись, все же погиб один из них, но вперед шагнул пан Шпычковский. Здоровяк распростер объятия, словно хотел обнять сразу не только меня, но и Мелиссу, по обыкновению уже стоявшую за спиной.

— Конечно, вашмосць. Присаживайтесь. А за братьев Лещинских извини. Один в голову раненый, все время как порох вспыхивает… вспыхивал. Второй — за брата отомстить хотел. Тут ему никто не указ.

— Бог простит.

— И то верно…

— Надеюсь, вельможное панство на нас зла не затаит, что мы товарищей их убил? — уточнил я на всякий случай, медленно обводя всех взглядом. — Вопросы чести лучше сразу решать. Так что если кто-то еще желает сатисфакции…

«Ваши отношения с лисовчиками улучшились до «25». Интерес»

— Охолонь, пан… — отозвался худой и седоусый воин. Годами далеко за сорок. — Нет в поединке урона шляхетскому гонору и между нами все ровно. Все по совести. Братья сами искали и нашли беду на свои головы.

— Вот и я о том же… — кивнул Шпычковский, подтверждая слова длинноусого. — Пан Качур хорошо сказал. Присаживайся, пан Антоний. И товарищей зови. Угостимся, чем Бог послал. Заодно и помянем души усопших… Какими б не были оба при жизни, это уже не наша забота. Если, конечно, найдется у вас что выпить. А то мы, сам знаешь, в спешке город покинули. Некогда было о припасах думать.

— Найдется…

Дал знак и черногорцы притащили к костру бочонок пива.

— За знакомство.

«Ваши отношения с лисовчиками улучшились до «30»

Упрашивать не пришлось. Лисовчики проворно выбили дно и стали наполнять кубки. Вместо которых большинство использовало мисюрки и шишаки.

— Так что там с заданием, которое нам предстоит выполнить, чтобы получить от воеводы индульгенцию? — спросил седоусый, когда все утолили первую жажду, не забыв помянуть покойного товарища.

— Коня видите? — указал я на вороного.

— А то… — причмокнул губами Шпычковский. — Змий, а не конь. Пятьдесят тысяч злотых вынь и полож. Даже торговаться не стоит. Любой цыган или татарин душу продаст, чтобы на такого красавца узду набросить.

— Так вот — это не просто конь, а подарок королю Сигизмунду от всей шляхты воеводства Смоленского. И нам с вами предстоит доставить его в Краков. Естественно, целым и невредимым. Сколько бы разбойников не оказалось у нас на пути. Поскольку никто с этим заданием не справится лучше таких отважных воинов…

«Ваши отношения с лисовчиками улучшилось до «40». Уважение»

— Виват король! Виват атаман! Веди нас…

«К вам хочет присоединится отряд лисовчиков в количестве 12 человек. Принять?»

Подтверждаю и уже на правах атамана командую:

— Закончить трапезу! По коням!

Да, с дисциплиной у лисовчиков все в порядке. Пяти минут не прошло, как бивак был свернут, а шляхтичи прыгнули в седла.

Не знаю, правильно я сделал или нет. Возможно, стоило рискнуть и пуститься в путь только в сопровождении Мелиссы с Иваном да тройки черногорцев, но очень