Олег Говда

БУДНИ ФЕОДАЛА

Цикл: «LOCA DESERTA*»

(*лат., — Пустынные земли)

Книга вторая

«Мы в такие шагали дали —

Что не очень-то и дойдешь.

Мы в засаде годами ждали,

Невзирая на снег и дождь…»

А. Макаревич

Глава первая

Настоящая воробьиная ночь. Молнии с хрустом вспаривают ткань неба и с шипением вонзаются в сухую, жадно ловящую первые капли, землю. Громыхает большей частью за стенами, ближе к горизонту, но иной раз и над покрытым брусчаткой замковым двором раздается такое раскатистое «Бабах!», словно пушку рядом разорвало. Даже самые крепкие нервы не спасают, невольно пригибаешься. А то и приседаешь… Так и кажется, что на этот раз святой Георгий Победоносец не промахнется. Влепит прямо в макушку. К слову, что было бы совсем не удивительно. И не из-за чрезмерной греховности, а учитывая то количество железа и стали, которое я ношу на теле.

Зато те же гром, которого сейчас бояться больше молний, разогнал по укрытиям всю стражу. И никто не мешает мне стоять на коленях перед небольшим слуховым окном в подвал левого крыла каземата, распоряжением Рыцаря-инквизитора превращенного в Дом дознания. Наверное, из-за того, что он единственный во всем городе сложен из красного кирпича. И навевает ужас на пленников, да и обычных горожан, одним только видом. Так и кажется, что это один из тех несчастных, с которого палачи живьем содрали кожу и выставили на помосте для устрашения.

У меня фантазия не такая буйная, так что никаких отрицательных эмоций и, уж тем более, рвотных позывов, вид неоштукатуренной кладки не вызывает. Спокойно прислонился, для удобства и заглядываю внутрь…

А вот происходящее в пыточной не для слабонервных.

Время от времени протирая глаза, слезящиеся не столько от сочувствия, сколько от дыма факелов, который как раз сквозь это окно и вытягивает наружу, пытаюсь разглядеть и запомнить лица людей, находящихся в комнате. Мне обязательно надо увидеть каждого, чтобы узнать днем. А это не так просто. Потому что десяток мужчин, в отличие от единственной, совершенно обнаженной молодой женщины, одеты не только в кожаные фартуки, но и натянули на головы полумаски, оставляющие открытыми только нижнюю часть лица.

Вот на эти носы, рты, подбородки, усы, бороды я и смотрю. На руки тоже… Формы пальцев, шрамы, кольца… Каждая мелочь пригодится, когда придется принимать решение. А ошибиться нельзя — убью невиновного. Поэтому стараюсь ни на то другое не отвлекаться.

Например на мощные, покрытые густой рыжей порослью, лапы, крепко впившиеся короткими, толстыми пальцами в бедра женщины. Руки и ноги женщины привязаны к специальным козлам так, что она стоит на четвереньках, касаясь пола только кончиками пальцев и… распущенными волосами. Рыжий насилует жертву неторопливо, по-хозяйски. Часто останавливаясь и переговариваясь с остальными мужчинами. Он не садист, не маньяк… Он всего лишь выполняет свою работу. А если и получает от этого удовольствие, ну так и такое случается.

Женщина негромко стонет, но и только. Сопротивляться она уже не может.

На поданный знак одним из троих, которые находятся в подвале, не сняв сутану, палач опять останавливается. Инквизитор (этих я знаю в лицо всех, но для них мною уготована иная участь и чуть позже) подходит к допрашиваемой спереди, берет ее за волосы и приподнимает голову. Второй рукой выдергивает изо рта женщины кляп.

— Дитя мое… Готова ли ты отречься от Дьявола и вернуться в лоно Матери нашей Церкви?

— Будь ты проклят… — жертва отвечала сиплым шепотом. Видимо, сорвала голос криком. — Будьте вы все прок…

Кляп встал на место, оборвав ее на полуслове. Голова бессильно свесилась вниз.

— Продолжай, брат Себастьян. И можно жестче. Остальные братья уже отдохнули. Так заполните же этот сосуд греха доверху. «Similia similibus curantur!*» (*лат., — Подобное лечится подобным) Эти богохульники вознесли телесные удовольствия над духовным покаянием. Пусть же насладится досыта… Или — до смерти. Верно глаголю, братья?

Он посмотрел на двух других монахов. Те синхронно кивнули и перекрестились.

— Стало быть, решено. Мастер Теодор, нам с отцами пора к вечерней молитве, а ты остаешься за старшего. Если заблудшая овца запросит пощады и покается — умыть, накормить и больше не трогать. После утреннего молебна, оценим искренность раскаяния и решим дальнейшую судьбу. Станет упорствовать в грехе, не утомляй дознавателей. У них и без этой еретички завтра дел хватит. Солдат позови. Каждый воин, кто плащ с крестом одел — служитель божий и должен не только мечом святую веру защищать.

— Как прикажете, ваше преподобие, — поклонился один из тех, что в полумаске, отступая в сторону, поскольку выход из подземелья был у него за спиной. — Ad maiorem Dei gloriam.* (*лат., — Все во имя Господа)

Подождал пока священнослужители покинут пыточную комнату, а потом громко рассмеялся.

— Вот уж беда с этими стариками… Игнатий, у тебя, кажется, дядя десятником в роте «серых стрел»?

— Да. Старший десятник, — отозвался из дальнего угла, один из палачей помоложе. Помощник, видимо.

— Беги к нему. Скажи, у кого завалялась пара монет и есть желание поразвлечься с молоденькой ведьмой, пусть сюда идут.

— Как же так, мастер Теодор? — рыжеволосый верзила уступил место другому палачу. Такому же мощному и огромному, но совершенно лысому. И настолько темнокожему, что рядом с ним их жертва казалась вырезанной из снежно-розового мрамора. — Вы хотите нарушить приказ Его преподобия?

— Христос с тобой, Себастьян… — отмахнулся от рыжего старший палач. — К чему эта хула? Разве ты не слышал, что было велено поберечь силы братьев и призвать на помощь солдат? Ну, а если они при этом сделают небольшое пожертвование, кому хуже станет? Сам же давеча жаловался, что часть инструментов стоило бы обновить, а приор денег на кузнеца не дает.

— Но еще Его преподобие сказал: «Если заблудшая овца раскается — умыть, накормить и не…»

— И это не расходится с правдой. Но, я вроде, не глухой, а ни одного слова раскаяния или хотя бы мольбы о пощаде пока не слышал… — Теодор указал на жертву, усердно насилуемую темнокожим гигантом. — Когда за дело берется Отар, визжат даже немые. Видишь, как головой мотает?