— Да, из Байонны.

— Вот-вот, — сказал он. — Я так и знал, что вы ехали вавтомобиле, по тому, как пыль легла. — Я дал ему две медные монеты.

Я увидел собор в конце улицы и направился к нему. Когда я впервый раз увидел его, фасад показался мне некрасивым, но теперь он мненравился. Я вошел. Внутри было мглисто и темно, колонны уходили ввысь, и людимолились, и пахло ладаном, и было несколько изумительных высоких витражей. Я встална колени и начал молиться и помолился обо всех, кого вспомнил, о Брет иМайкле, о Билле, Роберте Коне, и о себе, и о всех матадорах, отдельно о каждом,кого я любил, и гуртом о всех остальных, потом я снова помолился о себе, и,пока я молился о себе, я почувствовал, что меня клонит ко сну, поэтому я сталмолиться о том, чтобы бои быков прошли удачно, и чтобы фиеста была веселая, ичтобы нам наловить побольше рыбы. Я старался вспомнить, о чем бы ещепомолиться, и подумал, что хорошо бы иметь немного денег, и я помолился о том,чтобы мне нажить кучу денег, и потом начал думать, как бы я мог их нажить, и,думая о наживе, я вспомнил графа и подумал о том, где он теперь, и пожалел, чтоне видел его с того вечера на Монмартре, и старался вспомнить что-то смешное,что Брет рассказала мне про него, и так как я все это время стоял на коленях,опершись лбом о деревянную спинку скамьи, и думал о том, что я молюсь, то мнебыло немного стыдно и я жалел, что я такой никудышный католик, но я понимал,что ничего тут не могу поделать, по крайней мере сейчас, а может быть, иникогда, но что все-таки это — великая религия, и как бы хорошо предатьсянабожным мыслям, и, может быть, в следующий раз мне это удастся; а потом ястоял под жарким солнцем на паперти собора, и указательный, средний и большойпальцы правой руки все еще были влажные, и я чувствовал, как они сохнут насолнце. Солнце палило жестоко, и я переулками, прячась в тени зданий, вернулсяв отель.

Вечером, за ужином, оказалось, что Роберт Кон принял ванну,побрился, подстригся и вымыл голову и что его волосы чем-то смазаны, чтобы неторчали. Он нервничал, и я ничем не старался ему помочь. Поезд изСан-Себастьяна прибывал в десять часов, и Брет с Майклом могли приехать толькоэтим поездом. Без двадцати девять, когда мы еще и половины ужина не съели,Роберт Кон встал из-за стола и сказал, что пойдет встречать их на вокзал. Ясказал, что пойду вместе с ним — просто чтобы поддразнить его. Билл сказал, чтоскорей повесится, чем уйдет, не доев ужина. Я сказал, что мы сейчас жевернемся.

Мы пошли на вокзал. Я наслаждался волнением Кона. Янадеялся, что Брет приедет этим поездом. На вокзале оказалось, что поездопаздывает, и мы дожидались его, сидя в темноте на багажной тележке завокзалом. Я никогда, кроме как на войне, не видел, чтобы человек такволновался, как Роберт Кон, или был в таком нетерпении. Я наслаждался этим.Свинство было наслаждаться этим, но я и чувствовал себя свиньей. Кон обладалудивительной способностью пробуждать в человеке все самое скверное.

Наконец мы услышали далекий свист внизу, с другой стороныплато, а потом увидели поднимающиеся в гору огни паровоза. Мы вошли в вокзал истояли в толпе встречающих у самой решетки; поезд подошел и остановился, ипассажиры потянулись к выходу.

Их не было в толпе пассажиров. Мы подождали, пока все прошличерез вокзал и сели в автобусы, или наняли фиакры, или пошли пешком в темноте сдрузьями и родственниками.

— Я так и знал, что они не приедут, — сказал Кон.

Мы шли обратно в отель.

— А я думал, может быть, все-таки приедут, — сказал я.

Когда мы вернулись в столовую, Билл ел фрукты и допивалбутылку вина.

— Не приехали?

— Нет.

— Ничего, Кон, если я отдам вам сто песет завтра утром? —спросил Билл. — Я еще не обменял свои деньги.

— Да не нужно, — сказал Роберт Кон. — Давайте лучше держатьдругое пари. Можно держать пари на бой быков?

— Можно, — сказал Билл, — только не нужно.

— Это все равно что держать пари на войну, — сказал я. —Здесь не требуется материальной заинтересованности.

— Мне очень любопытно посмотреть бой быков, — сказал Роберт.

К нашему столику подошел Монтойя. В руках у него былателеграмма.

— Это вам. — Он передал ее мне.

Я прочел: «Остались ночевать Сан-Себастьяне».

— Это от них, — сказал я. Я спрятал телеграмму в карман. Вдругое время я показал бы ее.

— Они остановились в Сан-Себастьяне, — сказал я. — Посылаютвам привет.

Почему меня подмывало бесить его, я и сам не знаю. Впрочем,знаю. Я слепо, непримиримо ревновал к тому, что с ним случилось. Хоть я и считалслучившееся в порядке вещей, это ничего не меняло. Я, несомненно, ненавиделего. Не думаю, чтобы я по-настоящему ненавидел его до той минуты, когда он зазавтраком напустил на себя всезнающий вид и потом отправился наводить красоту впарикмахерскую. И я спрятал телеграмму в карман. Как бы то ни было, телеграммабыла адресована мне.

— Ну что ж, — сказал я. — Самое правильное — уехать дневнымавтобусом в Бургете. Если они приедут завтра вечером, пусть догоняют нас.

Из Сан-Себастьяна было только два поезда: один рано утром идругой, вечерний, который мы только что ходили встречать.

— Это неплохая мысль, — сказал Кон.

— Чем скорее мы доберемся до реки, тем лучше.

— Мне все равно, когда бы ни ехать, — сказал Билл, — чемскорее, тем лучше.

Мы посидели в кафе Ирунья и выпили кофе, а потом прошлись доарены, погуляли в поле и под деревьями на краю обрыва, смотрели вниз, на темнуюреку, и я рано лег спать. Билл и Кон, вероятно, поздно засиделись в кафе,потому что я уже спал, когда они пришли.

Утром я взял три билета на автобус до Бургете. Он отходил вдва часа дня. Раньше этого ехать было не на чем. Я сидел в кафе Ирунья и читалгазеты, когда увидел Роберта Кона, пересекающего площадь. Он подошел к моемустолику и сел против меня в плетеное кресло.

— Это очень уютное кафе, — сказал он. — Хорошо выспались,Джейк?

— Я спал как колода.

— Я спал неважно. Да мы с Биллом и легли поздно.

— Где вы были?

— Здесь. А когда здесь закрыли, мы пошли в другое кафе. Гдехозяин говорит по-немецки и по-английски.

— Кафе Суисо.

— Вот-вот. Очень симпатичный старик. По-моему, его кафелучше этого.

— Днем там нехорошо, — сказал я. — Слишком жарко. Междупрочим, я взял билеты на автобус.