Дорога неуклонно поднималась все выше. Местность была голая,почва глинистая, повсюду торчали камни. Трава не росла по обочине дороги.Оглядываясь назад, мы видели расстилавшуюся внизу долину. Далеко позади нагорных склонах мелькали зеленые и бурые квадраты полей. Горизонт замыкали горы,темные, причудливых очертаний. По мере того как мы поднимались выше, картинаменялась. Автобус медленно вползал по крутой дороге, и на юге появлялись всеновые горы. Потом дорога перевалила через гребень, выровнялась и вошла в лес.Это был лес пробкового дуба, и лучи солнца пучками проникали сквозь листву, а вглубине леса среди деревьев пасся скот. Потом лес кончился, дорога пошла повозвышенности, и впереди открылась волнистая зеленая равнина, а за ней высилисьтемные горы. Они были не такие, как бурые, спекшиеся от зноя горы, которыеостались позади. Эти были покрыты лесом, и по склонам их спускались облака.Зеленая равнина, прорезанная изгородями, уходила вдаль; пересекавшая ее с югана север дорога белела между двумя рядами деревьев. Когда мы добрались до краявозвышенности, мы увидели красные кровли и белые дома Бургете, выстроившиеся наравнине, а за ними, у вершины первой темной горы, блеснула серая железная крышаРонсевальского монастыря.

— Вон Ронсеваль, — сказал я.

— Где?

— Вон там, где начинаются горы.

— Холодно, — сказал Билл.

— Здесь высоко, — сказал я. — Наверно, тысяча двести метров.

— Ужасно холодно, — сказал Билл.

Автобус спустился на ровную, прямую дорогу, которая вела вБургете. Мы проехали перекресток и пересекли мост через ручей. Дома Бургететянулись по обе стороны дороги. Переулков не было. Автобус миновал церковь,здание школы и остановился. Мы с Биллом сошли, и водитель подал нам наши чемоданыи удочки в чехле. Подошел карабинер в треуголке и желтых ремнях крест-накрест.

— Что у вас тут?

Он ткнул пальцем в чехол с удочками. Я открыл чехол ипоказал ему. Он спросил, есть ли у нас разрешение на рыбную ловлю, и япредъявил его. Он посмотрел на число и помахал рукой.

— В порядке? — спросил я.

— Да. Конечно.

Мы пошли в гостиницу мимо выбеленных каменных домов, гдецелые семьи сидели на пороге и глазели на нас.

Толстая женщина, хозяйка гостиницы, вышла из кухни ипоздоровалась с нами за руку. Она сняла очки, протерла их и снова надела.Поднимался ветер, и в гостинице было холодно. Хозяйка послала с нами служанкунаверх показать комнату. Там были две кровати, умывальник, шкаф и большаягравюра в рамке — «Ронсевальская богородица». Ставни дрожали от ветра. Комнатавыходила на север. Мы умылись, надели свитеры и спустились в столовую. Пол былкаменный, потолок низкий, стены обшиты дубом. Ставни уже закрыли, в комнатестоял такой холод, что видно было дыхание.

— О господи, — сказал Билл, — неужели и завтра будет такоймороз! Я не согласен шлепать по воде в такую погоду.

В дальнем углу, позади деревянных столов, стояло пианино,Билл подошел к нему и начал играть.

— Это чтобы согреться, — сказал он.

Я разыскал хозяйку и спросил ее, сколько стоит комната истол. Она сложила руки под передником и сказала, не глядя на меня:

— Двенадцать песет.

— Что вы, мы в Памплоне платили не больше!

Она ничего не ответила, только сняла очки и протерла ихкончиком передника.

— Это слишком дорого, — сказал я. — Мы в большом отелеплатили столько же.

— Мы сделали ванную.

— А дешевле комнат у вас нет?

— Летом нет. Сейчас самый сезон.

Кроме нас, в гостинице не было ни души. Ладно, подумал я,всего-то на несколько дней.

— Это с вином?

— Конечно.

— Ладно, — сказал я. — Согласен.

Я вернулся к Биллу. Он дыхнул на меня, показывая, какхолодно, и продолжая играть. Я сел за один из столов и стал разглядыватькартины на стенах. На одной были кролики, мертвые, на другой фазаны, тожемертвые, и на третьей мертвые утки. Все картины были темные и словнозакоптелые. На буфете стояла целая батарея винных бутылок. Я пересмотрел их.Билл все еще играл.

— Как насчет горячего пунша с ромом? — спросил он. — Моейигрой надолго не согреешься.

Я вышел и объяснил хозяйке, что такое пунш с ромом и как егоделать. Через несколько минут служанка принесла каменный кувшин, из котороговалил пар. Билл отошел от пианино, и мы пили горячий пунш и прислушивались кветру.

— Непохоже, чтобы тут было много рому.

Я подошел к буфету, взял бутылку с ромом и влил в кувшинполстакана.

— Явочным порядком, — сказал Билл. — Без разрешения властей.

Вошла служанка и стала накрывать к ужину.

— Основательно здесь продувает, — сказал Билл.

Служанка принесла большую миску горячего овощного супа ивино. На второе нам подали жареную форель, потом какого-то тушеного мяса ибольшое блюдо с земляникой. Вино мы пили не в убыток себе, и служанка смущенно,но с готовностью приносила его. Старуха хозяйка один раз заглянула в столовую исосчитала пустые бутылки.

После ужина мы поднялись к себе и курили и читали в постели,чтобы согреться. Ночью я проснулся и услышал завывание ветра. Хорошо былолежать в теплой постели.

Утром, как только я проснулся, я подошел к окну и выглянул.Прояснилось, и на горах не было туч. Под окнами стояло несколько повозок истарый дилижанс с ветхой, растрескавшейся от непогоды деревянной крышей. Он,вероятно, стоял здесь с тех времен, когда еще не было автобусов. Козел вскочилна повозку, а оттуда на крышу дилижанса. Он тряс головой на коз, стоящих внизу,а когда я замахнулся на него, он спрыгнул на землю.

Билл еще спал, и я бесшумно оделся, натянул ботинки вкоридоре и спустился вниз. Там все было тихо, и я откинул засов на двери ивышел. Утро было прохладное, солнце еще не высушило росу, выпавшую после того,как улегся ветер. Я поискал в сарае за гостиницей, нашел что-то вроде мотыги ипошел на берег ручья, чтобы накопать червей для наживки. Ручей был прозрачный имелкий, но вряд ли в нем водилась форель. Я всадил мотыгу в мокрую траву иотвалил ком земли. Под ним оказались черви. Как только я приподнял землю, ониускользнули, и я стал копать осторожно и набрал очень много. Копая у самой воды,в мокрой земле, я наполнил червями две пустые банки из-под табаку и сверхунабросал земли. Козы смотрели, как я копаю.