– В свое время вместе со мной вЛитературном институте учился Ваня Подушкин, между нами говоря, абсолютнобесполезное существо, сын писателя, крайне избалованный, несамостоятельныйпарнишка. Я подумал было, что это он основал ваш Центр, и даже захотелвстретиться с бывшим одногруппником. Жизнь нас раскидала, после получениядиплома мы не виделись. Но сейчас я понимаю – ошибся, тот мажор никак непоходил на будущего бизнесмена!

Эвелина откинулась на спинку кресла.

– Я здесь работаю меньше года и никогдане виделась с Иваном Павловичем, краем уха слышала, что он давно живет заграницей.

Я закинул ногу на ногу.

– Понимаете, тут такое обстоятельство:меня в детстве рано лишили родителей, я воспитывался в чужой семье. Ничегоплохого об опекунах не скажу, ужасов я не испытал: меня не били, не морилиголодом, но у них было еще трое детей, родных, кровных.

– Понимаю, – сочувственно кивнулаЭвелина.

Я обхватил руками колено и полетел на борзомконе лжи через овраги и колдобины беседы.

– Именно учитывая свой детский опыт, я изахотел отыскать Нину. Личное страдание делает нас более чуткими к переживаниямдругих людей. Но сейчас я послушал вас и понял – помогать надо глобально.Признаюсь, я не бедный человек, просто не считаю нужным демонстрироватьматериальный достаток, никогда, например, не надену часы за сто тысяч долларов,удовлетворюсь скромными за умеренную сумму. В Атланте у меня хорошо налаженныйбизнес, и я давно уже подумывал о благотворительности. Но, извините меня, недолюбливаювсяческие фонды. Они берут у людей деньги, строят для себя офисы, нанимают кучусотрудников, и возникает странная ситуация: помощь оказывается не больным илибездомным, а самой структуре на поддержание ее функционирования. Пожертвованияпревращаются в зарплату для тех, кто должен заботиться о несчастных, но вотпоследним-то перепадают крохи.

– У нас все не так! – возмутиласьЭвелина. – Мы не имеем шикарного здания и не ставим дело на поток. Длянужд Центра переоборудовано помещение старого типового детского сада, ранее тутбыло ведомственное учреждение, от какого-то тихо умершего предприятия. В одномкрыле у нас палаты для новорожденных, иногда в них пусто, иногда густо! Наплывдетей случается в марте – апреле, в этом году даже места не хватило, поставилидве кроватки в моем кабинете, хоть это против всяких правил.

– Почему именно весенние месяцы? –поразился я. – Разве дети не появляются на свет в течение всего года?

Эвелина грустно улыбнулась:

– Те, кто родился в марте, были зачаты виюне – лето, отпуск, море, случайный роман. Ясно?

Я кивнул.

– Обычно мы знаем, куда уйдетмалыш, – продолжала Эвелина, – есть лист ожидания. Но иногда малютказадерживается, поверьте, уход за ними наилучший, здесь работают педиатры имедсестры сменно, круглосуточно. А во втором крыле у нас семейный детский дом,там живут взрослые ребятки, их тут сейчас восемь, самого разного возраста,младшему пять, старшей шестнадцать. Кроме того, оборудовано несколько комнатдля женщин, терпящих насилие в семье. Конечно, это капля в море, если учестьразмеры Москвы, но все лучше, чем ничего! Знаете, сколько в столице добрыхлюдей? Нам многие помогают бескорыстно, спонтанно становятся друзьями, даже вмилиции есть сердобольные сотрудники! И мы никогда не берем деньги в конвертах!Договариваемся с благотворителями иначе. Одна фабрика шьет нам белье дляноворожденных, другая регулярно поставляет одежду старшим детям, а нашихшкольников приняли в отличную гимназию, тут недалеко. Абсолютно бесплатно.

– Вы даете приют новорожденным, а потом подыскиваетеим новую семью?

– Верно, – кивнула Эвелина.

– Откуда тогда школьники? Неужели их тожеприводят одинокие матери?

– У каждого своя история, –вздохнула женщина, – и мы стараемся помочь всем, ищем приемных родителей.

– Я готов встретиться с Иваном ПавловичемПодушкиным и обговорить с ним размер моей материальной помощи, –воскликнул я.

– Спасибо, – кивнула Эвелина, –но господин Подушкин ни с кем не встречается, я могу через пару дней сказать,что нам сейчас нужнее всего. Вы купите и пришлете. Как я уже говорила – никакихденег!

– Наверное, у вас есть и юристы? – Ярешил заехать с другой стороны.

– Конечно, – согласиласьЭвелина, – все действия осуществляются по закону, никаких трений ни сУголовным кодексом, ни с налоговой. Кстати, в нашей районной инспекции работаютзамечательные женщины, столько добра для Центра сделали. Напомните, как зовутдевочку вашей жены?

– Нина Чижова, – быстро сказал я.

Эвелина протянула руку, взяла «мышку» и спустяпару минут сообщила:

– Нет, такой не было. Абсолютно точно.Хоть я и полагаюсь на свою память, но все же проверила!

– Не может быть, – упорствоваля, – у Елены в дневнике четко указан ваш телефон и имя сотрудницы – Аня.

Эвелина оторвала взгляд от экрана.

– Либо ваша жена что-то перепутала, либоее обманули, кто-то прикинулся работником Центра. Вопиющий факт!

– Я готов отдать большую сумму за адрессемьи, в которой проживает Нина, – гнул я свою линию. – И оченьхотелось бы потолковать с Иваном Павловичем Подушкиным, чем больше о нем думаю,тем яснее понимаю – это мой студенческий приятель.

Эвелина развела руками:

– Увы! Никаких контактов с ним я не имею.От него через банк на наш счет поступает определенная сумма. Кстати, вы назвалитолько свое имя, вдруг представится возможность передать Ивану Павловичусведения, как вас тогда представить? И оставьте свой номер телефона!

Я на секунду испытал замешательство, но тут жеотыскал достойный ответ:

– Записывайте номер и скажите, чтоприходил Слон.

– Слон? – удивленно повторилаЭвелина.

– Это фамилия, – улыбнулся я, –до эмиграции меня звали Слон Владимир Сергеевич, в Америке я стал Майклом дляпростоты общения с коренным населением.

– Хорошо, – кивнула Эвелина.