Игги поднимает ногу, чтобы в очередной раз посмотреть на шрамы. Они как будто зажили ещё сильнее.

Я провожу по шраму пальцем.

– Ты только посмотри! Это просто невозможно, Игги!

Игги снова садится прямо.

– И счётчик Гейгера у тех двоих мужиков. Я узнал про него из одного комикса. Читал когда-нибудь «Исследователя паранормального»? Неважно. Люди используют счётчик Гейгера, чтобы собрать доказательства…

Он запинается. Я думаю, это потому, что он не хочет произносить это. Как будто стоит произнести что-то вслух – и оно станет реальным, а если это реально – изменится всё.

– Чего? – Я знаю, что он скажет.

И он договаривает.

– Радиации. От приземления космического корабля.

Я снова стукаюсь головой о стенку и громко выдыхаю.

– Мы должны рассказать хоть кому-то, Игги. В смысле, это… серьёзно. Уровня серьёзности типа армии, и правительства, и военно-воздушных сил.

Мы наконец одеваемся – наша одежда тёплая и мягкая после сушилки. Каким-то образом от того, что мы оделись в сухое, в головах у нас немного проясняется.

Решено: мы пойдём и расскажем о произошедшем моим родителям.

Это единственное разумное решение.

Когда мы приближаемся к «Звездочёту», я вижу синие огоньки, мерцающие в темноте, и у меня трепещет сердце: полиция приехала с новостями о Тамми? Я едва осмеливаюсь надеяться, и всё же ускоряюсь, катясь по подъездной дорожке. Я уже представляю, как обниму Тамми и попрошу у неё прощения за то, что наговорил, и как мы вместе споём «Танец курочек», и…

…когда мы с Игги приближаемся, от «Звездочёта» отъезжает скорая помощь. Она не останавливается. Окна в машине затемнены, но в глубине души мне всё ясно.

В дверях паба стоит Па. Прежде чем я успеваю что-нибудь сказать, он рычит:

– Где ты был? Я сто раз пытался до тебя дозвониться. Твоя Ма, она… – Он замолкает на середине предложения, чтобы сделать несколько глубоких вдохов.

В дверном проёме позади него появляется Ба. Она кладёт руку ему на плечо и говорит:

– Пойдём, сынок, – и они поворачиваются, чтобы зайти внутрь.

Ба оглядывается на меня и на Игги. Игги понимает намёк.

– Я лучше пойду, – говорит он. – Я… надеюсь, с твоей мамой всё в порядке.

Я не очень хочу, чтобы он уходил, но вижу, что ему не по себе оставаться.

– Напиши мне, – говорит он и, не успеваю я возразить, вскакивает на велик и уезжает прочь.

Я иду за Па и Ба внутрь.

С тех пор, как Тамми исчезла, паб работал кое-как – по крайней мере в качестве именно паба. Вместо этого он сделался штаб-квартирой поисковой операции. Тут куча плакатов, груды распечатанных листовок с лицом моей сестры, а на окне за один угол подвешен баннер «ВЕРНИСЬ ДОМОЙ, ТАММИ». Бильярдный стол в центре зала завален плакатами, блокнотами и коробками от пиццы. Кругом валяются пустые картонные стаканчики и переполненные мусорные пакеты – всё брошено как попало, потому что деревенские поиски день за днём ни к чему не приводят и настойчивость и уверенность превращаются в отчаянную надежду, которая, в свою очередь, превращается в отсутствие всякой надежды вообще.

Тётушка Анникка – старшая сестра Ма – сидит за столом, промокая глаза салфеткой, а дядя Ян держит её за свободную руку, выпятив челюсть.

В углу пустого вестибюля паба стоит маленькая ёлка: искусственная, вся в блёстках, с цветными огоньками, которые не включали уже много дней. Под ёлкой лежит столько подарков, что и не сосчитать – большие и маленькие, все обёрнуты в бумагу и повязаны ленточками. Каждый без исключения адресован Тамаре, или Тамми, на ярлыках разными почерками написаны слова вроде:

Возвращайся домой, Тамми. Мы скучаем по тебе. С любовью, от Хексхэмских Водяных Драконов

Храни тебя Господь, Тамми. От отца Ника О’Нила

Пожалуйста, вернись домой! От друзей из начальной школы Калверкота

Горло у меня сжимается.

Па тоже часто моргает. Он тяжело садится, и я сажусь с ним рядом, а Ба в своих огромных кроссовках уходит за чаем. Па сглатывает и глубоко вздыхает.

– Твоя Ма, Итан, – начинает он, – с ней всё совсем не в порядке. Её нашли на пустошах, она была босиком и совершенно не в себе. Она…

– Кто нашёл её? – спрашиваю я. Жуть какая-то.

– Джек Натрасс на своём квадроцикле вёз овцам сено. Он и привёз её сюда. Она не… она была не… – Па снова делает паузу, и мне кажется, что он сейчас расплачется, но вместо этого он делает глоток чая из кружки, которую поставила перед ним Ба.

Ба говорит:

– У твоей Ма было что-то вроде нервного срыва, Итан. Вроде как… умственное истощение. Это из-за волнений, и горя, и… в общем, из-за всего.

Па снова вздыхает.

– Полиция приезжала. Инспектор Фодден и тот, второй. Они сказали, что снова сужают круг поисков и что мы должны готовиться к… к худшему. Твоя Ма отреагировала на это очень плохо и, ну… – Он не договорил: нечего было договаривать.

«К худшему».

Ба говорит:

– Твою Ма отвезли в специальную больницу. Больница Святого Георгия в Морпете. Там сумеют о ней позаботиться.

– Надолго? – спрашиваю я.

– Мы не знаем точно. – Она сдержанно улыбается мне. – Пройдёт пара дней – и с ней всё будет хорошо, она вернётся домой.

– Я пытался позвонить тебе, сын, – говорит Па, на этот раз мягче. – Где ты был?

Я перевожу взгляд с Ба на Па. Он парень здоровый, мой папа. На самом деле я не знаю никого больше или сильнее его. Но прямо теперь он будто съёжился. Лицо у него осунулось, а руки слегка дрожат, когда он поднимает чашку.

Я никак – совершенно никак – не могу найти нужных слов, чтобы рассказать Па, что случилось сегодня. Прямо сейчас – ни за что.

– Прости, Па. Батарея сдохла – забыл зарядить.

Я встаю и обнимаю Па, и он зарывается лицом мне в волосы, крепко стискивает меня в ответ и слегка всхлипывает разок. Вообще-то он не особо хорошо пахнет, и дыхание у него несвежее, но мне нет до этого дела.

Чуть позднее, после того как Па пошёл прилечь, Ба указывает на ёлочку в углу и говорит:

– Давай-ка, Итан, уберём это куда-нибудь в укромное местечко.

Так что я, и Ба, и тётушка Анникка, и молчаливый дядя Ян осторожно складываем все адресованные Тамми подарки в две большие картонные коробки и уносим их в кладовку – пусть полежат там. Мы разбираем искусственную ёлку и прячем и её тоже, а потом переставляем стулья в вестибюле, чтобы всё выглядело как обычно.

Я думаю, что это самое печальное дело, которым я когда-либо занимался.