— Три, шесть, семь, девять, три, три, два, — проронил я.

— Три миллиона шестьсот семьдесят девять тысяч триста тридцать два, — подхватил Иноземцев. — Браво! Что вы постоянно подсчитываете?

— Что я подсчитываю? — переспросил я.

— Да, вы постоянно произносите числовые последовательности вслух. Что вы считаете?

Я немного подумал, ведь я не помнил, как что-либо подсчитывал вслух. Зато часто видел перекрестия бесконечных миров, пытался сосчитать их, давая им порядковые номера и особый оттенок цвета, чтобы потом вернуться к ним, не потерять дороги.

— Расскажите об этих самых бесконечных мирах, — вежливо проскрипел Иноземцев.

— Вам, как ученому, должно быть, известно, как выглядит молекула? Наш мир лишь атом в этой большой, уходящей в бесконечность молекулы, — попробовал объяснить я.

— И вы видите эти атомы?

— Очень отчетливо.

— Даже сейчас?

— Всегда, — пожал плечами я.

— Любопытно, хм, как любопытно… Наш мир атом, а вселенная — вещество… Быть может, вы видите и те атомы, из которых состоят молекулы? К примеру, человеческой кожи.

Я понял, что доктор надеется с помощью знаний, которые я якобы приобрел в Ташилунге, вылечить свое изуродованное лицо. И мне тотчас же стало вновь очень стыдно, ведь знаний я никаких не приобрел. Я оказался полным эгоистом в отношении учебы, моя жажда знаний и открытий сожгла рассудок. Кроме того, извечные мысли о препятствиях, которые постоянно чинила темная богиня, сделали меня чрезвычайно мнительным и беспокойным.

— Все это вздор, Герши, — отмахнулся доктор, вновь отвечая на мои потаенные, как казалось, мысли. — Вы просто лентяй! В этом и проблема всех оккультных наук. После всех тщаний, страстных устремлений искатель истины вдруг понимает всю тщету и перестает…

Вдруг на столе зазвонил телефон.

— Дьявол, — прошипел Иноземцев. — Я же просил не беспокоить.

А потом чуть громче добавил:

— Я установил небольшой домашний коммутатор, чтобы было удобнее отдавать прислуге указания. — Но фигура его так и оставалась прикованной к креслу, лишь некстати поднялась и опустилась голова. Как большая механическая кукла.

Телефон снова затрезвонил, казалось, с еще вящей настойчивостью. Но через минуту замолк.

Иноземцев вздохнул с большим облегчением, точно всю эту долгую минуту его тело терзала невыносимая судорога, а сейчас спазм унялся. Сквозь темноту я слышал его тяжелое свистящее дыхание. При этом опять: ни малейшего отголоска в движениях его фигуры. Да передо мной, видно, сидела кукла, а сам доктор, должно быть, прячется где-нибудь у полок.

Внезапно стена, что служила входом, содрогнулась от нескольких ударов. Я живо представил человека, безжалостно колотящего по холсту снаружи. Но кто это мог быть?

— Эй, я знаю, что ты здесь! Впусти! — раздался отдаленный, требовательный голос Зои.

Иноземцев отозвался учащенным дыханием и что-то неразборчиво прохрипел.

— Впусти! Я принесла замечательную новость — ты должен это знать! — настаивала девушка.

— Невыносимая, невыносимая, — процедил сквозь зубы доктор. Но через минуту мучительных раздумий, крикнул: — Попроси кого-нибудь из горничных тебе отпереть снаружи.

На последних двух словах его крик оборвался тяжелым хрипом, и он закашлялся. Я не стал дожидаться просьб о помощи. И прежде чем Иноземцев успел возразить, поднялся и подошел к стене, за которой, точно мышь, скреблась Зои. Я сложил руки рупором и приставил их к глянцевой мраморной поверхности.

— Будьте любезны, мадемуазель Зои, попросить кого-нибудь из горничных открыть вам.

— Что? — прокричала Зои. — Что? Эл, это ты? Ты в кабинете отца? Ну надо же какое совпадение! Что ты там лопочешь?

Я повторил просьбу и в ответ услышал легкий топот ножек — девушка отправилась искать прислугу.

— Благодарю, — прохрипел Иноземцев. — Полагаю, на сегодня мы закончим беседу с вами. Я сорвал связки… все время забываю, что нельзя повышать голос.

Раздался тяжелый лязг, и стена въехала вовнутрь и чуть в сторону, пропустив полоску света. Следом скользнула Зои, одетая в песочного цвета комбинезон, в талии перетянутый грубым кожаным поясом с большой пряжкой в виде головы не то быка, не то козерога. Голова взлохмачена от ветра: волосы отброшены со лба назад. Черные большие очки с выпирающими вперед стеклами висели на ремешке точно ожерелье, шею обвивал белый шарфик. В руках она держала газету.

Зои на мгновение остановилась, окинув меня с головы до ног каким-то странным оценивающим взглядом. А потом вскричала по-русски с нарочитой громкостью, будто обращалась к глухому:

— Папа, папенька! «Нью-Йорк Таймс» объявила об учреждении нового ралли. Гляди, газета «Матэн» в Париже и наша «Таймс» собираются организовать новый автопробег.

— Нет, — отрезал Иноземцев так же по-русски. — Это все? Разреши докончить беседу с месье.

Она вновь поглядела на меня сверху вниз, в глазах мелькнуло выражение, будто прикидывала что-то в уме.

— Это межконтинентальная гонка! — крикнула она, по-прежнему пристально на меня глядя. — Межконтинентальная призовая гонка без парохода! Берингов пролив, скованный льдом…

— Нет, — повторил Иноземцев.

— Нью-Йорк — Париж. Хочу, хочу, хочу!

— Нет.

— Эл, что ты молчишь? — вдруг она обратилась ко мне и нетерпеливо топнула ногой. — Скажи ему хоть слово. Почему он препятствует желанию посвятить жизнь делу, к которому так тяготеют мои душа и сердце?

— Нет, — окончательно охрипнув, отозвался Иноземцев.

Зои бросилась вглубь кабинета. В темноту. Я видел лишь ее силуэт. Она сжимала и разжимала кулаки, топала ногами и продолжала играть капризное дитя, но выходило у нее как-то делано, искусственно и фальшиво. Ах, да, забыл добавить — рост ее вновь уменьшился. И я терялся в догадках — отчего.

— Ненавижу гимнастику, ненавижу цирк! Я презираю Зои Габриелли! Я хочу участвовать в ралли.

— Герши, приношу свои извинения. Моя дочь отличается полным отсутствием такта. Это всецело моя вина.

— Не извиняйтесь, доктор, — я был рад ретироваться.

Оказавшись в коридоре, попросил горничную притворить за мной потайной ход. И направился в гостиную. На этот раз я шел один, свернув направо, следом вновь направо, имея намерение выйти на крыльцо, на свет и воздух, но, видимо, я позабыл спуститься по лестнице, ибо, к удивлению, попал в совершенно другую комнату.

Это была библиотека, обставленная в лучших традициях увядающего классицизма, но опять же на стенах ни кусочка ткани — лишь голые желто-песчаные кирпичи. Единственное окно прикрыто спущенным полотном жалюзи, несколько ламп накаливания, стол с изогнутыми ножками, кресла. Библиотека не имела двери, входом служила большая арка с двумя дорическими колоннами по бокам, оглядев которую я обнаружил, что стены в доме доктора чрезвычайно толстые, как в хороших, добротных романских фортификациях. Я позволил себе шагнуть на мягкий ковер удобного и уютного гнездышка книголюба. Под креслами оказались пуфики для стоп, дальше оттоманка с россыпью вышитых восточными узорами подушек, а полки были не из металла, поддетые цепями, а из эбенового дерева. На полках сплошь труды по физике, химии, психологии и медицине. С удивлением отметив целую череду одинаково подшитых корешков, на которых было выведено: «Д. Иноземцев», я взял один из фолиантов. Книги принадлежали перу юноши, и было их здесь около двух десятков, если не больше.