– Не представляю, – честно ответила Надежда.

– Квартира у нее там, в Новгороде, трехкомнатная, вся семьяс ней: мама и дочка, а бабушки не стало; она их к себе перевезла, сами знаете,что сейчас на Северном Кавказе творится. Такая вот история, как в кино.

– Лена, ты не завидуй.

– Что вы, мы ей не завидуем, уж она-то это всезаслужила. Да, еще когда о дочке она рассказывала, упомянула, что отчество ейдала Вячеславовна, как того ее парня звали, первого.

– Да, все у нее хорошо, а ребенок все-таки без отца. Апро личную жизнь свою она не говорила, никого у нее нет?

– Про это не говорила, а я ей не сказала, что сРубцовым работаю, как-то неудобно мне было, если бы она сама спросила, а так,при всех…

– Так по твоим рассказам выходит, что он ей не нужен,так зачем про это говорить? Да-а, – протянула Надежда, – вот какчеловек раскрывается, недаром он мне не нравился.

Тут она решила сменить тему:

– А что это ты такая, не в себе немножко, из-за этойистории? А я думала, у тебя какая-нибудь романтическая встреча вчера произошла?

Леночка Костикова была из интеллигентной семьи, поэтомуНадежде в разговоре не надо было подстраиваться под нее, спокойно можно былоупотреблять выражения «молодой человек», а не «хахаль», «родители», а не«предки», и так далее, в этих случаях Лена не глядела на Надежду как наископаемое. Сейчас Лена смущенно улыбнулась.

– Ну не знаю, можно ли это назвать романтическойвстречей, только вчера, когда засиделись мы все допоздна, выпили там, конечно,приехал за Ольгой этот парень, Юра, шофер. Мы все в машину набились, он поочереди всех развез по домам, а меня самую последнюю. А мне что-то в машиненехорошо стало, пить надо меньше, это точно, что-то я так расстроилась, у всехжизнь какая-то интересная. У Ольги – работа, деньги опять же, в Италию онасобирается, девчонки почти все замужем, дети у них, а тут сидишь и никакойперспективы.

– У тебя что, никого нет?

– Да есть у меня, – с досадой ответилаЛена, – из института еще, из параллельной группы, четыре года ужевстречаемся, в отпуск вместе ездим, но какой-то он… Я все думаю, бросить его,что ли.

– Бросать не надо, а замуж ни за что не выходи. Лучшезаведи себе кого-нибудь. Что ты про шофера Юру там рассказывала?

– Вы, Надежда Николаевна, прямо как Полякова, всезнаете. В общем, расстроилась я, сижу в машине и плачу, как дура. Слово заслово, разговорились мы с ним, я все ему и рассказала, как мне невесело.

Домой приехали, я по дороге протрезвела, стало так стыдно,скорей бы он уехал, думаю. Простились так холодно, я скорей домой, от родителейвлетело, что так поздно. Тоже еще проблема, я уже взрослая, а они все как смаленькой со мной обращаются. Наутро выхожу я из дома, на работу уже опаздываю,смотрю – иномарка стоит, и Юра этот выскакивает, мне, как Ольге, дверцуоткрывает, садись, мол. Я рассердилась, говорю, я тебе не коммерческийдиректор, перед ней расшаркивайся, а я и на метро доеду. И главное, плохопомню, что я ему вчера наболтала, и от этого еще больше злюсь. А он такпосмотрел на меня, обиделся, наверное, и говорит: я, говорит, ночь не спал, всепро тебя думал, какая красивая девушка и так в жизни не везет, я с тобой хотелпо-хорошему поговорить, а ты грубишь. Ну, мне тут стыдно стало, я извинилась, аон говорит, садись быстро в машину, я и так уже из-за тебя на работу опаздываю.Вот и довез меня лихо на иномарке-то, телефон записал и умчался, так что какаятам романтика!

– Ну ладно, поживем – увидим!

Обед кончился, Полякова вернулась с просушенной шапкой наголове. От горячего воздуха песец встал дыбом, как будто встретил там у себя втундре полярного медведя. Увидев Полякову в таком виде, дамы онемели, вошедшийСан Саныч успел скрыть улыбку и проскользнуть в кабинет, зато неделикатный ВаляГолубев, забежавший на минутку стрельнуть у Надежды деньжат до получки, так ипокатился со смеху.

– Ну, Татьяна, теперь тебе в этой шапке в общественныйтранспорт нипочем не влезть. Тебе надо только в такси ездить, и не в простом, акак в Лондоне, в специальном, там все рассчитано, чтобы мужской цилиндр влезал,как раз вчера по телевизору показывали.

Представив Полякову в этой шапке, садящуюся в лондонскоетакси, все откровенно заржали, даже из кабинета послышались подозрительныезвуки, там Сан Саныч боролся с хохотом в одиночку. При всем своем отношении кПоляковой, Надежда с детства не терпела, когда все на одного, поэтому онапригрозила Вальке, что не даст денег, он сразу угомонился, а за ним и остальные.Песца причесали железной расческой, и он успокоился.

После работы Сан Саныч поехал домой, а Надежда, неожиданнополучив свободный вечер, решила пройтись по Суворовскому и буквально на углу ееокликнули. Оглянувшись, она едва узнала школьную не то чтобы приятельницу, атак, соученицу, Люсю Поливанову. Их школа, вот она, рядом, считаласьангло-математической. В те давние времена еще не было никаких гимназий, апрестижными считались языковые школы. И в этой школе, расположенной в такомместе, прямо у Смольного, училось много детей высокопоставленных чиновников. Встаршие, математические классы детей набирали по способностям, а в английские,в основном, по блату. Надежда, как дочь обычных родителей, училась естественнов математическом классе. А Люся была дочерью зампредгорисполкома, который в тевремена шел в гору, был довольно известен и делал большую карьеру. Люськарассказывала, что они собираются переезжать в особняк, а в этом доме наТверской живут только до лета, пока она не закончит школу. Способностей уЛюськи было немного, она ленилась, заканчивала школу на тройки, но тем не менеесобиралась поступать в университет на шведское отделение филфака. Надеждавспомнила, как девчонки из английского класса сплетничали, что на шведскоеобычному человеку невозможно поступить, учись он хоть на шестерки, а Люську вотберут с тройками из-за папы. И Люся поступила бы в университет, если бы неслучилось несчастье: ее отец попал в автокатастрофу и умер в больнице через тридня, как раз в мае месяце.

Тогда говорили всякое об этой катастрофе: что будто бы онане случайна, что все подстроено и так далее. Надежда по молодости лет в товремя политикой не интересовалась, да и теперь не очень-то интересуется. А уЛюси жизнь круто изменилась. В первое время после шока от внезапной смерти отцаона заболела, и ни о каком поступлении в университет не могло быть и речи. Ачерез год все связи были утеряны, немолодая вдова с некрасивой дочерью уженикому не были нужны, и Люся смогла поступить только не то в библиотечный, нето в текстильный, Надежда точно не помнила. Конечно, квартиру в престижном домена углу Тверской им оставили, и от спецмагазинов не открепили, и даже нашливдове работу в Смольном, где-то в секторе учета, конечно, простым сотрудником,потому что специальности у нее не было никакой, но тем не менее и Люся, и еемать считали себя незаслуженно обойденными судьбой. Действительно, и удобнаятрехкомнатная квартира с высокими потолками и огромной кухней;и возможность посещать два раза в месяц специальные магазины, где покупатьвещи и продукты хорошего качества и недорого; и возможность не толкатьсяцелый час в душном общественном транспорте, а ходить на работу пешком, да не вкакую-то задрипанную жилконтору, а в Смольный, все, что простой, обычныйчеловек считал бы наивысшей удачей, – все это не приносило Люсиной материникакой радости, потому что в мыслях своих она видела себя въезжающей на ЗИЛе вворота собственного особняка и охранника, склоняющегося в почтительном поклоне.Поэтому и на работе в секторе учета, где ожидали увидеть безутешную вдову,благодарную за каждую оказываемую милость, а видели каждый день царственновплывающую начальственную даму, глядящую свысока на всех и вся, долго не сталиее терпеть и уволили, придравшись к пустяку. Пришлось Люсиной матери устраиватьсяна работу как все, и она после долгих поисков и опять-таки по знакомствупоступила в Надеждин институт секретаршей. Надежда встречала ее в коридоре,передавала привет Люсе и узнавала новости. В эти годы Люся ненадолго вышлазамуж, но неудачно, потом вернулась к матери, и они так и жили вдвоем в той жеквартире в доме на Тверской.