— Порядок, — ответил ей Энди. — Ты выглядишьусталой, мама. — Он всегда волновался за нее. Раньше-то она считала, что иБрэд за нее беспокоится, но за последний час вера в его искренность рухнуланавсегда. Что же теперь делать?

— Я и вправду очень устала, дорогой. Алли так плохо.

— Я знаю. Но папа сказал, что она поправится. —Слава «святому» папочке! А если она умрет? Но теперь остается только одно — этокасалось всех ее несчастий — подумать об этом после.

— Надеюсь.

Энди странно посмотрел на нее.

— То есть ты не совсем так думаешь? То есть с ней можетчто-то случиться?..

— Я надеюсь, что все будет в порядке. — Пока онамогла сказать сыну только это.

Когда он расправился с пиццей, она посадила его к себе наколени. Он был еще такой легкий и доверчивый, что прижимать его к себе было такестественно и приятно. Им обоим стало хорошо. Ей больше всего сейчас хотелосьощутить тепло своего ребенка.

— Я люблю тебя… — Малыш был так открыт, такнепосредствен!

— Я тоже люблю тебя. — У нее непроизвольнополились слезы. Она думала не столько об Энди, сколько об Алли и Брэде.

После душа она уложила его и начала читать ему сказку. Потомприлегла минут на десять в спальне, закрыла глаза и попыталась заснуть, но унее в голове крутилось столько мыслей… столько вопросов… об Алисой… о Брэде… обих браке… о жизни и смерти… Она услышала, как открылась дверь, и, разлепиввеки, увидела в проеме двери Брэда.

— Могу я чем-нибудь помочь? — Он не знал, что ещесказать ей — слишком много произошло всего, слишком многое было сказано, чтобыони остались мужем и женой. Страшно подумать об этом, но и глупо делать вид,что ничего не случилось. — Ты поела?

— Нет, я не голодна. — Она действительносовершенно не хотела есть, и для этого было немало причин.

— Принести тебе что-нибудь из кухни?

Она помотала головой, стараясь не думать о его словах. Ноона не могла избавиться от мысли об этой женщине и восьми месяцах, что онипровели вместе. А до того? Наверное, был кто-то еще? Как долго он надувал ее?Сколько их было? И почему — она разонравилась ему или просто наскучила?

Она вдруг осознала, что на ней до сих пор тот же старыйсвитер и те же старые джинсы, а волосы спутаны после проведенной в госпиталеночи. Да уж, куда ей соревноваться с двадцатишестилетней выпускницей Стэнфорда,у которой нет забот и ответственности! Что они будут делать, когда этот уик-эндкончится?

— А где вы с ней были? — Пейдж решила, пока Брэдрядом, вытянуть из него как можно больше информации.

— Какая тебе разница? — Ему не понравился еевопрос, и Пейдж еще больше разозлилась.

— Просто хочется знать, где ты был, когда я не моглатебя найти. — Интересно, куда они ходят? Пейдж чувствовала, что он ужезакрыт для нее, он — совершенно посторонний человек.

— Мы ездили в «Джон Гардинер».

К ее удивлению, он ответил! Это было ранчо с тенниснымикортами в Кармеле. Она только кивнула в ответ.

Но к тому времени, как он позвонил ей в госпиталь, он долженбыл вернуться в городскую квартиру Стефани — иначе все равно не сумел бы такбыстро приехать в госпиталь. Некоторое время он молча стоял у двери. Но потомрешил все-таки продолжить разговор.

— Ты должна поесть, — сказал он, меняя тему. Емуне хотелось обсуждать с ней свои отношения со Стефани.

Но Пейдж явно хотела узнать все до мельчайших подробностей,эти сведения об их жизни со Стефани могли помочь ей понять, что же случилось.

— Я собираюсь принять душ и вернуться вгоспиталь, — тихо ответила она. Дома ей нечего больше делать — Эндизаснул, и ее место теперь только рядом с Алли.

— Тебе же сказали, что все равно к ней тебя непустят, — возразил Брэд.

— Мне все равно. Я просто хочу быть там, рядом с ней.

Он задал следующий вопрос:

— А Энди? Ты вернешься домой до утра?

Она покачала головой.

— Вряд ли. Придется тебе приготовить его к школе.

Я думаю, с этим ты справишься и без меня. — Неужелитеперь она вообще нужна ему только для того, чтобы заботиться о детях?

— С этим я справлюсь, — согласился он и добавил:

— Но ты нужна мне для другого…

— Да? — холодно удивилась она, поднимая на негоглаза. — Для чего, например? Ничего подходящего не приходит в голову.

— Пейдж… но я же люблю тебя… — Его слова прозвучалиискренне.

— Неужто, Брэд? — с грустью спросила она. — Насколькоя понимаю, я долго сама себя обманывала. И ты меня обманывал. Знаешь, я думаю,это даже хорошо, что теперь все выяснилось и определилось. — Хотя этооткрытие и не доставляло ей радости, говорила она совершенно искренне. На самомже деле она и сейчас была потрясена до глубины души.

— Мне жаль, Пейдж, что так получилось, — тихооткликнулся Брэд, но даже шага к ней не сделал. Это сказало ей больше, чеммиллион слов. Между ними отныне пролегла пропасть.

— Мне тоже, — сказала она, взглянула на него и направиласьв ванную. Она включила воду, закрыла за собой дверь. Лежа в ванне, она думалаоб Алисон и Брэде, и у нее по щекам текли слезы. Теперь ей придется плакать одвоих, повторяла она себе.

Воскресную ночь Пейдж провела в госпитале, свернувшиськлубком в кресле в приемной. Она даже не замечала, насколько неудобно кресло —она не могла заснуть, думая об Алисон. Запахи и звуки госпиталя не давали ейспать, ее все время мучили плохие предчувствия, ей казалось, что Алисон можетумереть в любой момент. И наконец, в шесть утра ее пустили к дочери.

Милая молодая медсестра провела Пейдж в палату, по дорогеболтая о том, какая Алисон красивая, какие у нее чудные волосы. Пейдж слушалаее вполуха, думая о своем, пока они шли по коридору. Ей не хотелось разговаривать,хотя она была признательна сестре за то, что та заботилась о ней. Она не могласебе представить, как это они могут знать, какой красивой была раньше Алисон.

Ведь они увидели ее изуродованной.

Они миновали несколько дверей, автоматически раздвигавшихсяпри их приближении. Пейдж пыталась собраться с мыслями — она не переставаладумать о Брэде и обо всем, что случилось с ними, а нужно былосконцентрироваться на Алисон. Вид дочери, когда Пейдж, подойдя к кровати,наконец увидела ее, не слишком воодушевил ее.

Алисон выглядела хуже, чем перед операцией, — повязкана бритой голове просто устрашающая, лицо смертельно белое, она окруженааппаратами, трубочками и проводками. Казалось, что ее душа находится за тысячимиль от бедного измученного тела.