к идее об «особой способности восприятия», некотором «нравственном чувстве», Смит говорит о том, что надо следовать природе, которая «поступает со строгой бережливостью», достигая «бесчисленного множества целей одним и тем же путем». «Достаточно одной симпатии — способности, на которую всегда обращали внимание и которая присуща всем, для объяснения всех результатов, приписываемых нравственному чувству» (id., р. 378). Симпатия, таким образом, является ключевым элементом в построении Смита, поскольку она способствует, как и состояние беспристрастного наблюдателя, которое мы рассмотрим далее, превращению людей, находящихся во власти страстей, в индивидов, способных к самоотождествлению с другими людьми и, соответственно, к достижению согласия на рынке внешних благ.

Здесь необходимо уточнить понимание «симпатии» у Каба-ниса. Это позволит нам прояснить, как был осуществлен переход от понятия симпатии как морального чувства, расположения духа (disposition), используемого в политической философии для объяснения взаимодействия индивидов на рынке, к понятию симпатии как физиологической детерминации (предрасположенности), инстинкта, используемому в органицистической теории общества. Последнее представление легло в основу построения «научно-технического града» (cite industrielle) и получило дальнейшее развитие в трудах Э. Дюркгейма. В записках об «Отношениях между физической и нравственной природой человека», опубликованных в 1802 году, Кабанис предлагает включить моральные науки в область физики (Cabanis, 1843, р. 48) и создать одну общую «гуманитарную науку о человеке», то, что в немецкой научной традиции принято называть «антропологией» (id., р. 59). В соответствии с этой задачей он представляет симпатию как свойство человеческого тела, как основополагающий физиологический инстинкт (id., р. 469). Таким образом, в противовес метафизике он предложил физиологическую теорию симпатии, которая, как мы увидим во второй части книги, оказала влияние на позитивизм Сен-Симона. «Моральная симпатия имеет также другие следствия, заслуживающие внимания. Благодаря одной только силе своих внешних проявлений впечатления могут передаваться от одного испытывающего чувства (или считающегося таковым) человека другим людям, которые как бы отождествляют себя с ним, чтобы разделить его чувства. Так, например, люди либо притягивают, либо отталкивают друг друга: их мысли и чувства сразу же откликаются друг на друга на таинственном языке, и это происходит настолько быстро, что между самими впечатлениями устанавливается совершенная гармония» (id., р. 59). И Кабанис добавляет, что «эти действия [следствия моральной симпатии], а также многие другие, связанные с ними, были в свое время тщательно изучены. В частности, в шотландской философии они рассматриваются как начало всех нравственных отношений» (id.).

Для Кабаниса очевидно, что симпатия способствует «возвышению», облагораживанию человека. «Очень быстро становится ясно, что наслаждения человека могут расширяться до бесконечности лишь в отношениях с себе подобными; что его существование становится более возвышенным (son existence s’agrandit) по мере того, как человек начинает разделять привязанности других людей и делиться с ними своими» (id., р. 51). Мимика и жесты — «это самые первоначальные из всех знаков, единственные, которые являются общими для всего человеческого рода. Это настоящий универсальный язык, предшествующий знанию любого живого языка. Благодаря ему ребенок бежит навстречу другому, отвечает улыбкой на улыбку... потом формируются навыки других языков; и вскоре мы существуем в других в не меньшей степени, чем в нас самих... Именно эту способность отдельные философы считают шестым чувством. Они назвали ее симпатией» (id., р. 89). Однако, как подчеркивает Кабанис, моральная симпатия основана на глубинных органических свойствах человека: «В любой органической системе сходство или аналогия материй приводит к их взаимному притяжению» (id., р. 467), «как происходит, например, при заживлении рубцов у человека или при прививке растений» (id., р. 468).

Упоминание о неком состоянии «наблюдателя» можно встретить еще у Хатчесона, учителя А. Смита, а также у Юма, оказавшего на Смита большое влияние. Хатчесон говорит о реакции «наблюдателей», когда он подчеркивает необходимость обращения к суждению других людей, чтобы оправдать — при помощи поддержки общественного мнения — действия, движимые благожелательностью (benevolence): «Добродетель того или иного человека рассматривается как милая или трогательная, если она вызывает у наблюдателей благое расположение или любовь»19 (Hutcheson, Inquiry concerning Virtue, I, VIII, цит. в: Raphael, 1975, p. 86).

Юм также ссылается на некоторое состояние «зрителя», при котором люди приходят к общей точке зрения. «Поскольку удовольствия и интересы каждого отдельного лица различны, люди не могли бы согласовать свои чувствования и суждения, если бы у них не было какой-нибудь общей точки зрения, с которой они могли бы рассматривать свой объект и благодаря которой последний мог бы казаться им всем одинаковым» (Hume, 1983, р. 717)2°. Зритель при этом характеризуется Юмом то как «разумный» («judicious», id., p. 706), то как «любой» («every spectator», id., p. 718), чтобы обосновать возможность достижения общей точки зрения и освободиться от влияния, которое могут оказывать на симпатию «патриархальные» связи, когда предпочтение отдается скорее «близким нам лицам, нежели тем, которые далеки от нас», «знакомым — нежели незнакомцам» и «соотечественникам — нежели чужеземцам» (id., p. 706)2'.

Первый раз А. Смит упоминает о «беспристрастном наблюдателе», «постороннем беспристрастном зрителе», когда он высказывает свое восхищение стоической и христианской добродетелью того, кто в ответ на оскорбления не теряет самообладания и не поддается гневу. Такой человек «ограничивает свою ярость такими проявлениями, которые оправдываются негодованием, испытываемым посторонним беспристрастным зрителем <...>. Главный христианский закон повелевает нам любить ближнего, как самого себя, а великий закон природы состоит в том, чтобы мы любили себя не более, чем мы любим других, или, что то же самое, не более, чем могут любить нас наши ближние» (Smith, i860, p. 21)22. Обращение к «беспристрастному наблюдателю» — это формула, обозначающая взгляд на человека со стороны. И образ зеркала, в котором люди могут увидеть самих себя, лишь подтверждает это впечатление. Человек, лишенный всякого общения с другими людьми, не имел бы «никакого понятия о приличии или неприличии своих поступков и своих чувствований, о достоинствах или недостатках своего разума, как и о красоте или безобразии своего лица. Он не мог бы иметь этих способностей, ибо в его распоряжении, естественно, не было бы никаких средств для их различения; он, так сказать, был бы лишен зеркала, которое отражало бы их. Но поместите такого человека в общество — и к нему вернется это зеркало: он найдет его, сопоставляя собственный образ и образ людей, с которыми он будет жить вместе» (id., р. 126—127).

Следует, однако, отметить, что Адам Смит настороженно относился к способу достижения согласия, основанному исключительно на одобрении других и репутации (эта форма согласия будет рассмотрена нами в следующей части книги). Во втором издании «Теории нравственных чувств» Смит внес некоторые изменения в текст. В письме