предел любого поползновения по части любви к природе, дикая же, она была представлена исключительно в виде зоопарков, организованных ещё на заре Освоения. То есть, конечно, кроме наших холмов и Промзоны существовали ещё и обширные территории за пределами Белых Стен, это были земли, которые по каким-то причинам так и не заинтересовали Квартирьеров периода Освоения.

Там доподлинно не было полезных ископаемых, нам там было «не интересно», как это формулировалось в памятной «Первой Книжке». Да… интересно нам было лишь в космосе… А что же там было, если всего этого не было? Ходили слухи о жутких тварях и смертельных болезнях. Говорили о тысячах жизней, отданных человечеством в уплату за освоение первых крохотных клочков суши. Сколько себя помню, я не мог без дрожи всматриваться в мелькающие под брюхом аэрона кроны огромных деревьев, и старался набрать побольше высоты, заметив там, внизу малейшее движение.

Чем больше я размышлял, тем больше видел во всём этом рефлексии и меньше — возможности возразить самому себе, привести хоть какие-то доводы вразрез. Это мне не нравилось. В тот день мои руки так резко рванули ни в чем не повинный летательный аппарат к земле, что приборная панель побагровела, и электроника пискнула что-то жалостное. Заходя в шлюз чуть ли не впритык к стойкам, я снова вынужден был приводить мозги в порядок. Да что такое, стоит расслабиться, как мысли, треклятые, во все стороны расползаются! Помню, пошёл я с этим как-то к эскулапам, да те только руками развели. Всё от излишних забот, сказали они. Или что-то вроде этого. Вот рецепт на пилюли. Я это мог и без них понять, к тому же таблетки, что они мне дали, вызывали у меня такую отчаянную головную боль, что я окончательно разочаровался в возможностях современной медицины, всё чаще применяя народные средства вроде всё тех же психостимуляторов.

Выбравшись из кресла аэрона, я направился отчего-то не к шахте скоростного лифта, а вновь — своим медленным по недавно приобретённой привычке шагом в сторону правого коридора.

Вот и оно, облюбованное мною оконце в толстенной броне, выходящее внутрь сборочного двора Эллинга. Видно было достаточно неплохо, да мне и не нужна была особая панорама. Если захотеть, с пультов контроля, оттуда, снизу, можно было всё рассмотреть гораздо лучше и подробнее. Тут же я примитивно замирал, словно в трансе, и смотрел на распластанную внизу тушу «Тьернона». Только неделя, как его освободили от серебристой паутины систем внешнего крепления. Теперь мой корабль впервые начал представлять собой нечто единое, в его нутро уже упрятали всю громоздкую энергетику, реакторы и главный привод теперь можно было даже запускать в холостом режиме. Да, полувековая работа постепенно завершалась, давая долгожданный результат.

Что я делал, стоя у того оконца? Восхищаться плодами чужих усилий не приходилось, я давно перерос это чувство, восторгаться… невозможно искренне восторгаться тем бытовым элементом, что много лет как стал частью твоей собственной жизни. Ужасать собственным величием меня эта материализовавшаяся мечта тоже всё не желала… ощущение было очень тонкое, уловить его полностью я так и не смог. Сознание странным образом гасло, как бы сливаясь в единое целое со всем этим промышленным хаосом, чувствовать это было… даже не жутко, это не то слово. Скорее такое ощущение можно сравнить с полётом на высокой орбите над миром, если при этом ты всё-таки продолжаешь оставаться там, внизу, и потому можешь всё на свете, вот же он, мир! Сверху и снизу! Как на ладони! А, вместе с тем, вся твоя власть — иллюзия, реалистичная только для тебя, ты же всё-таки внизу, и переживаешь все перипетии воздействия собственной власти… получилась, честно признаюсь самому себе, полная чушь, но ничего более близкого к образам и реалиям тогдашней моей жизни, я придумать не смог.

В тот день я оторвался от этого недосягаемо-притягательного вида довольно скоро. Минут пять, и я уже выжат, как лимон. Потом был целый день повседневной рутины, ещё два небольших перелёта, оба прошли в непрерывных переговорах с сотней различных людей, так что треклятые мысли на тот раз меня оставили, но вот отпечаток «свидания» с «Тьерноном» ещё долго будет руководить, в какой-то мере, моими мыслительными поползновениями. Обычно я переставал вспоминать дурацкое окошко лишь день на четвёртый, до того сотый раз говоря самому себе: «зачем ты туда прёшься?» И решал перестать это делать, покуда меня за этим занятием не стали замечать сотрудники.

Всё напрасно.

Время, отведённое мне на инспекцию, стремительно таяло, как и обычно, впрочем. Когда работаешь, оно течёт, словно песок меж пальцев. Глянуть не успел, и уже вечер. Быстро-быстро, перекусил чем-то наспех, и обратно. Всё просто, — тем самым приближаются не выходные, не отдых окаянный, а старт «Тьернона». Секунда промедления — секунда, украденная тобою сегодняшним у тебя завтрашнего. Секунда долгожданного, секунда счастья. Я торопил само время. И не мог не в этом потерпеть поражения.

Маленькая посудина, непонятно каким чудом удерживающаяся на спине воздушного потока, уже несёт меня домой… туда, где меня когда-то ожидало тепло родного уголка, но сейчас — нет.

Осталось лететь не больше минуты, я уже так далеко от Промзоны, но мыслями всё ещё там. Что можно сказать о человеке, способном долгие часы размышлять о бездушной машине? Я, например, могу назвать его профессию. Пилот, он не может иначе. Пресловутое «остальное», весь прочий мир… оно в своё время, раньше или позже, доказывает свою ненужность. Именно так.

Басовитая нота движителя моего жалкого, едва летающего подобия настоящего Корабля вдруг надорвалась, перешла в визг, словно в нутре машины, где-то подо мной, одна из деталей конструкции забилась в истерике. Ощущая не столько чувствами, сколько чисто интуитивно, как начала теряться высота, я мысленно согласился с собственным презрением, направленным с некоторых пор на те несовершенные механизмы, что царили подле меня. Настоящее творение человеческого гения ещё ждало своего рождения в небесах этой мирной планеты, а это всё так… плоды прежних цивилизаций.

Однако, что бы я себе не думал, в данный момент мне придётся иметь дело именно с такой вот отсталостью, медленно, но верно заваливающейся под вой спятившего привода на бок. Вот уже и земля понеслась навстречу, отчего-то разом сделавшись такой близкой и отчётливой, а я всё глядел на эти густые кроны, вцепившись в панель, выводя агонизирующее транспортное средство на траекторию, оставляющую мне хоть какой-то шанс. Странно, при взгляде отсюда, когда вспоминаешь, кажется невероятным, что не промелькнуло ни единой мысли о реальности, смертельной реальности происходящего, я