Направления в поэзии не могут сложиться так, что встретятся хорошие люди, поговорят друг с другом и образуют направление. Надо, чтобы люди сходились не из побочных, вне поэзии лежащих соображений, а сходились по правильно понятому, взаимному поэтическому тяготению. А критика, если она хочет помочь этому процессу, должна также, невзирая на сложившиеся личные отношения между теми или иными поэтами, объективно анализировать их поэтическую работу и объяснять людям, что их роднит между собой и что между ними разного. Тогда вместо скучных склок между искусственно создаваемыми «направлениями» будет происходить подлинное социалистическое соревнование различных направлений единой социалистической литературы (Литературная газета, 1 декабря 1940 года, № 59).

Вот что вспоминал об этом заседании Юрий Олеша в своих мемуарах «Книга прощания»: «Позавчера в Клубе писателей Фадеев разгромил Лебедева-Кумача. Сенсационное настроение в зале. Фадеев приводил строки, свидетельствующие о плагиате… В публике крики: позор!» [1. 197]

В состоявшихся по докладу прениях участвовали А. Жаров, М. Парный, Дж. Алтаузен, А. Сурков, С. Кирсанов, А. Коваленков и другие. Многие выступили в защиту В. Лебедева-Кумача.

А. Жаров: «Маяковский остаётся для нас живым примером боевой, патриотической, поэтической работы. Маяковский остаётся также примером живой связи поэта с действительностью, которой многим из нас не хватает. Почему бы об этом не поговорить с пользой для дела? Но от разговора товарища Фадеева пользы для дела советской поэзии, для поэтических кадров, по-моему, не получилось. Тов. Фадеев выступал на дискуссии как писатель Фадеев и представитель определённого литературного направления. Это очень приятно, тем более что т. Фадеев доказывал нам два года, что в советской литературе нет никаких направлений. Сегодня же оказывается, что литературные направления есть. Мы и до сих пор вели спор по многим принципиальным вопросам. Только теперь т. Фадеев счёл удобным создать новые условия для некоторых спорящих с ним товарищей: он заявил об отсутствии у этих товарищей права представлять какое бы то ни было литературное направление.

Очень ли новы эти условия, выдвинутые т. Фадеевым в дискуссии?

Ещё на Пушкинском пленуме он высокомерно декларировал, что ему, познавшему Фидия и Бенвенуто Челлини, даже не о чем разговаривать с нами, маленькими людьми. С тех пор много воды утекло, много событий произошло, много произведений написано, а позиция Фадеева, как видно, мало изменилась.

Разве у Маяковского была нетерпимость по отношению к поэтам, работающим иначе, чем он сам?

Маяковский хвалил светловскую „Гренаду“ и другие произведения советских поэтов, хотя в „Гренаде“ и рифмы глагольные, и ритмика классическая. Принципы своего направления Маяковский не выставлял как догму.

Он не считал эти принципы обязательными для всех. Тов. Фадеев отсутствие приятной для него формы склонен представлять как отсутствие формы вообще.

А Маяковский, борец за новые формы искусства, как мы знаем, считался с возможностью существования и традиционной формы стиха, если эта форма не конфликтует с содержанием, если она доходчива до народа. Главное, что Маяковский подходил конкретно к произведениям поэзии.

Тов. Фадеев конкретно подошёл только к одному Лебедеву-Кумачу, и то в той мере, в какой эта конкретность могла скандализовать т. Лебедева-Кумача.

Для этого он привёл несколько строк Кумача, якобы заимствованных у других авторов, и несколько бродячих образов и рифм, которые найдутся у любого поэта.

Так, например, у Лебедева-Кумача срифмовано „во веки веков“ и „большевиков“. А эта рифма была уже у Маяковского. Потом она пришла к Кумачу. Давайте судить его. А совсем недавно эта же рифма пришла к Н. Н. Асееву, поэма которого не стала от этого хуже, она осталась хорошей поэмой. Смотрите эту рифму в 11-й главе его поэмы „Маяковский начинается“. Давайте, значит, судить и т. Асеева. Но давайте тогда судить и Пушкина, и Лермонтова. Лермонтов целую строчку „Белеет парус одинокий“ взял у Марлинского.

Ничего не выйдет из такого суда. Неудачные строки есть у т. Лебедева-Кумача, как и у всех нас. Есть они у его „судьи“ т. Кирсанова в большом количестве и в таком качестве, что в „Правде“ недавно собрание таких строк было названо попросту „дребеденью“.

Но как можно поэта всего целиком сводить к его отдельным плохим строчкам? Как можно сводить к ним Лебедева-Кумача, завоевавшего любовь и признание советского народа?

Иной масштаб и иной характер дарования Лебедева-Кумача не мешают ему по-своему продолжать линию Маяковского — линию поэзии, адресованной миллионным массам, перестраивающим мир. Лебедева-Кумача не принято было критиковать. Тов. Фадеев пытался его критиковать, сделать первый опыт, дал образец критики. Является ли это образцом большевистской критики, критики мобилизующей, критики, поднимающей роль патриотического стиха, песни, ставшей бомбой и знаменем? Нет, к сожалению, не является»…

М. Чарный: «До боли обидно, когда вокруг героической и отчасти трагической фигуры Маяковского некоторые литераторы устраивают сейчас пляску пустяков, с размусоливанием сомнительных анекдотов, случайных мелочей».

А. Сурков: «…Мне казалось, что разговор должен был начаться с выяснения политического смысла таких явлений, как попытка выдвинуть кандидатуру Анны Ахматовой на соискание Сталинской премии по поэзии или утверждение ленинградского критика Гринберга о том, что эта явно „не с нами поющая“ поэтесса — единственная после Маяковского выразительница „чувства времени“.

Мне казалось, что заметят, как в суровые зимние месяцы борьбы с белофиннами в ленинградских „толстых“ журналах пузырилась мутная лирическая водичка эпигонского версификаторства. Мне казалось, что обратят внимание на это явление, характерное, к сожалению, не только для литераторов Ленинграда.

А вот у нас разговор, переходя на современную поэзию, миновал эти острые вопросы и сосредоточился на Лебедеве-Кумаче, Алтаузене, Жарове. Этим дискуссия была скандализована. (…)

Вместо того, чтобы назвать своим именем всех „не с нами поющих“, всех дряблосердечных эпигонов, процветающих у нас, т. Фадеев свёл весь разговор к малоубедительному сличению похожих строк и образов в стихах Лебедева-Кумача — поэта, занимающего значительное место в культурной жизни страны (…)

Если бы т. Фадеев всерьёз захотел говорить об отклонениях от „маяковской“ традиции работы поэта в газете, он мог бы выбрать объектом для плодотворной критики не т. Лебедева-Кумача, а Семёна Кирсанова.

Кирсанов считает себя продолжателем дела Маяковского, носителем его традиций. Он яростно „не допускает“ к Маяковскому других поэтов, отрицая за ними даже право пропаганды творчества Маяковского. Он основывает своё право на „первородство“ тем, что в течение некоторого времени состоял вместе с Маяковским в Лефе и в Рефе. Достаточно ли этого для утверждения „монополии“?

Сила и цельность Маяковского — в абсолютном единстве формы и содержания, в слиянии лирической личности поэта с тематикой и проблематикой его стихов.

А на стихах Кирсанова легко и безошибочно можно проследить своеобразный „дуализм“, раздвоение личности. Издавна повелось, что Кирсанов или занимается формалистической игрой в стихи (от „Опытов“, через „Слово предоставляется Кирсанову“, „Дорога