пор до всех писателей даже недавних указаний партии по вопросам литературы. А если и пытался доводить, то в очень неясном виде.

Кто же виноват в том, что разговор пошёл, как говорится, не туда? Быть может, здесь есть и некоторая вина отдельных авторов книг о Маяковском, которые слишком упорно хотели, чтобы их взгляды на жизнь и работу Маяковского считались единственно правильными и чуть ли не каноническими. Но основная вина, как мне кажется, падает на т. Фадеева, ибо, переводя дискуссию непосредственно на разговор о современной поэзии, он перевёл совсем не ту стрелку, и разговор покатился по неправильным рельсам.

На заседании 10 ноября т. Фадеев специально подчеркнул, что он выступает не от лица президиума союза, а как выразитель одного из направлений в литературе. „Я сам пишущий человек, — сказал он, — и не хочу отказываться от своих взглядов, как писатель Фадеев. Я сам принадлежу к какому-то литературному направлению“. Интересно бы знать: к какому?

Позволительно сделать вывод, что писатель Фадеев имеет на литературу одни взгляды, руководитель ССП Фадеев — другие, а просто гражданин Фадеев, быть может, и третьи — словом, как говорится, возможны варианты.

Я не пойду по пути т. Фадеева и не буду оговаривать, в какой ипостаси я выступаю, ибо считаю, что взгляд у советского человека на то или иное явление может быть только один. Он может быть правилен или неправилен, но он — один.

Выступление т. Фадеева, особенно в той части, где он касается современной поэзии и поэтов, кажется мне по меньшей мере легкомысленным. Сегодня мы имеем два варианта выступления т. Фадеева — один устный, который он произнёс с этой трибуны 10 ноября, — и другой, напечатанный в „Литературной газете“. Они значительно разнятся друг от друга, хотя бы потому, что в последнем варианте т. Фадеев уже не оговаривается, что он выступает только как писатель. В печатном варианте речи т. Фадеева изъяты имена Демьяна Бедного и Безыменского, характеристики поэтов Пастернака и Сельвинского и несколько изменена дозировка похвал и заушений по адресу различных поэтов. Это, однако, в основном дела не меняет.

Из обоих выступлений т. Фадеева видно, что собственной точки зрения на современную советскую поэзию т. Фадеев не имеет».

Общим выводом по итогам состоявшейся дискуссии стало допущение: «С кем не бывает?».

«Наезд» Александра Фадеева на своего оппонента не заладился с самого начала — писатели оказались людьми с позицией, несмотря на смутное время за окном, перед начальством лебезить не стали, даже имя «отца всех народов» не упоминали всуе. Поэтическое дарование Василия Ивановича Лебедева-Кумача сомнений вызывать не могло. Безусловно талантливый поэт не раз подтверждал свой высокий профессиональный класс созданием песен, которые люди с удовольствием поют до сих пор. Очевидно, что при таком огромном творческом наследии — только за период с 1933 по 1937 год им были написаны слова свыше 100 песен — неизбежны повторы, устоявшиеся штампы, цитаты, в конце концов. Но споры на эту тему не утихают по сей день. Жадная до любых сенсаций «Новая газета» отвечала в Мытищинском районном суде г. Москвы по иску правопреемников В. И. Лебедева-Кумача, так как её журналист в одном из опубликованных материалов утверждал, что автором текста песни «Священная война» на самом деле являлся учитель мужской гимназии из Рыбинска, выпускник филологического факультета Московского университета Александр Боде. Суд газета проиграла…

И в заключение, в 1916 году молодой поэт Василий Лебедев (позднее — Кумач) был популярен на поэтических вечерах, когда эмоционально обращался к собравшимся зрителям:

Или честных людей не осталось в России?

Или нет патриотов, а есть шулера?

Или сгинули честные люди большие?

Или полной разрухи настала пора?

Там — стоят перед ужасом смерти и плена

Сыновья и мужья, женихи и отцы.

Здесь — министры-шпионы готовят измену

И карман набивают мерзавцы-купцы!

Но я верю: терпенья наполнится чаша,

И великого мщенья настанет пора…

7.4. Всё лучшее — детям!

В таком специфическом вопросе, как несанкционированные литературные заимствования, мы просто не можем пройти мимо творчества самых популярных в СССР детских писателей. И здесь всё тоже обстояло далеко не так просто и однозначно.

Шокирующие откровения о том, что любимые книжки, которые до дыр (в буквальном смысле) были зачитаны абсолютным большинством советских детей и подростков, имели свой иностранный оригинальный первоисточник, настигло меня и моих ровесников уже в зрелом возрасте — на сформированное в результате восприятие окружающего нас мира как справедливой среды, где каждый готов прийти на помощь друг другу, а зло обязательно будет наказано, это никак не повлияло. Тем не менее оказалось, что бестселлер «Волшебник Изумрудного города», опубликованный писателем и драматургом А. М. Волковым в 1939 году, являлся авторским (вольным) переводом сказки «Великолепный волшебник из страны Оз» (The Wonderful Wizard of Oz) классика мировой детской литературы Лаймэна Фрэнка Баума, и его первое издание действительно имело специальную сноску «По мотивам Л. Ф. Баума».

В новой редакции американской истории профессиональный переводчик Александр Волков дал главным героям книги новые имена, и «Чучело» стало «Страшилой Мудрым», «Железный Человек» превратился в «Железного Дровосека», в повествовании появились саблезубые тигры и пропала Фарфоровая страна.

Как литературные чиновники не увидели в сказке крамолу и пародию не только на РККА, но и на Политбюро ЦК ВКП(б), остаётся загадкой.

Её последующие продолжения — «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», «Семь подземных королей», «Огненный бог Марранов», «Жёлтый туман», «Тайна заброшенного замка», — написанные уже в короткий период «оттепели», несмотря на оставшиеся от оригинала цитаты, имели абсолютно самостоятельные сюжетные линии и были действительно талантливыми произведениями.

Ещё одна литературная фантазия для детей — «Старик Хоттабыч» Лазаря Иосифовича Лагина (Гинзбурга) — представляла собой советскую версию английской книги «Медный кувшин» Томаса Энсти Гатри (Ф. Энсти), трагической истории о джине Факеш-эль-Аамаше, заключённом 6000 лет назад в металлический кувшин за попытку убийства (!) своего хозяина. Повесть была написана в 1901 году, пользовалась популярностью и в 1923 году была экранизирована режиссёром Морисом Тёрнером.

Советизация истории, по своей сути являвшейся кровавой драмой в оригинальной версии, придала ей необходимую для советских детей человечность и демонстрировала веру во впечатляющие способности пионера, который был в состоянии перевоспитать даже восточного «неадеквата», страдавшего приступами клаустрофобии. Такой перенос событий в «царство социальной справедливости» сделал произведение относительно самостоятельным. Вдобавок ко всему, в зависимости от международной ситуации, в последующих переизданиях книги появлялись актуальные мотивы, связанные с изменением изменяющейся линии партии.

Стремление автора «колебаться только вместе с партийным руководством»