нас был лишь базовый набор инструментов. Я взяла скальпель и начала резать. Все было как в кино. Хотя я знаю, что кругом стоял шум, казалось, что все затихло и мы словно переключилось на замедленную съемку. Я разрезала швы на коже. По-прежнему ни сердцебиения, ни артериального давления. По обе стороны от меня врачи, пытались нащупать пульс в паху пациента, но безуспешно.

В конце любой операции на открытом сердце грудную клетку пациента закрывают проволокой из нержавеющей стали, которая проходит через грудину и вокруг нее. Я не очень крупный человек и не особенно сильный, а такие проволочные швы бывает довольно трудно наложить и снять. Но я знала, что должна их разрезать.

Я взяла кусачки и принялась резать проволоку, чтобы открыть грудину. Когда я перерезала вторую скобу, грудная клетка задвигалась. Один из врачей произнес:

– Есть пульс.

Даже сейчас, вспоминая об этом, я чувствую, как учащается мое сердцебиение и мурашки бегут по коже.

Я выдохнула и сказала:

– Хорошо.

Я разрезала остальные проволочные скобы и смогла их вынуть. Мне все еще нужно было понять, отчего сердце остановилось. Есть ли там что-то такое, что следует исправить? Открывая грудную клетку, я ожидала увидеть кровь. Кровотечение – одна из самых распространенных причин остановки сердца. Вся кровь скапливается в груди до тех пор, пока давление не становится настолько сильным, что сжимает сердце – и оно перестает биться. Ожидая именно этого, я попросила медсестер приготовить физраствор, чтобы промыть грудную клетку, – тогда я смогу разглядеть, что там творится. Но сейчас, когда сердце было открыто, я не видела кровотечения. Я вообще не видела ничего необычного.

Приехал старший хирург. Он быстро все осмотрел и сказал:

– Не понимаю, что не так. Давайте доставим его в операционную.

Грудная клетка пациента все еще была открыта. У меня осталось несколько стерильных полотенец, и я попыталась закрыть ее и свести края раны с их помощью. Вот так я и шла рядом, пока койку везли по коридору, вкатывали в лифт и наконец в операционную.

Медсестры в операционной понятия не имели, что происходит. Увидев меня, одна из них воскликнула:

– О боже, у него открыта грудная клетка.

Я сказала:

– Да, это действительно очень срочно. Нам нужно поторопиться.

Мы переложили пациента на стол и осмотрели. К счастью, шунты работали нормально. Не появилось никаких повреждений ни в результате СЛР, ни после того, как я вскрыла послеоперационную рану.

Мы пришли к выводу, что что-то не так с водителем ритма или с проводами, соединяющими его с сердцем. Мы все заменили, снова закрыли грудную клетку и отвезли пациента в реанимацию. В надлежащее время он очнулся без проблем. Ни инсульта. Ни повреждений мозга. Лучший исход из возможных.

Человек умирал. У него не было артериального давления и сердечного ритма. Я и сейчас не до конца понимаю, почему его сердце снова забилось. Ему вводили внутривенно лекарства, и, возможно, они наконец подействовали, как раз когда я разрезала проволочные швы на грудине. Или его мозг ощутил боль в груди, когда я снимала швы, и этого оказалось достаточно, чтобы завести сердце. Не знаю.

Если бы я не раскрыла грудную клетку, коллеги критиковали бы меня за то, что я не последовала клиническим рекомендациям, которые настаивают на этом вмешательстве в первые дни после операции, поскольку может произойти нечто такое, с чем можно справиться только непосредственно руками.

Я говорила с хирургом, который делал первую операцию на открытом сердце, и он сказал:

– Донна, ты спасла ему жизнь.

В тот день я почувствовала: это круто. Вот почему я делаю то, что делаю. В тот день я поняла, что у меня есть все для того, чтобы стать кардиохирургом.

19

Продлевая смерть. Ребекка Родин

Мы достигли эпохи, когда можем поддерживать в человеке жизнь еще долго после того, как природа уже сдалась. Обычно это хорошо. Но все больше и больше мы осознаем, что иногда платим за продление жизни ужасную цену. Это, безусловно, одна из сложнейших дилемм в современной медицине.

Ребекка Родин только начинает карьеру: сейчас она учится в ординатуре по специальности «терапия». Чаще всего она работает в больницах Маунт-Синай и Торонто. И она уже встречалась с пациентами, которые думают, что меры, направленные на продление их жизни, на самом деле просто продлевают их умирание.

На этом этапе карьеры я много времени провожу в отделении неотложной помощи, где наблюдаю очень широкий спектр клинических случаев. Так, случай может быть острым и опасным для жизни. Или речь может идти скорее о социальных компонентах здоровья, например о неспособности нормально функционировать дома или о синдроме падений – нередкой проблеме среди одиноких пожилых людей.

Одним довольно беспокойным вечером в отделении появилась женщина, которую мы будем называть Маргарет. Ее уже несколько раз доставляли к нам из-за падений. Но она отличалась от обычных пациентов с такого рода проблемами: ей еще не исполнилось и шестидесяти. Как правило, люди, которые получают травмы, падая дома, гораздо старше, так что я немного удивилась.

Хотя у Маргарет в анамнезе были падения, четкого диагноза до сих пор не установили. У нее также имелись необъяснимое вздутие живота и тошнота, по поводу которых не проводилось тщательного обследования. После предварительного осмотра мы смогли сказать, что в брюшной полости развивается какой-то злокачественный процесс, какой-то вид рака, который вызывает скопление жидкости в животе.

Оказалось, что объемное образование давит на спинной мозг, из-за чего снижается чувствительность в ногах. Еще у Маргарет обнаружилось состояние под названием «седловидная анестезия» – потеря чувствительности в области тела, которая задействуется, когда сидишь в седле (внутренняя поверхность бедер, прямая кишка, промежность и гениталии).

Люди с седловидной анестезией обычно говорят, что не испытывают вообще никаких ощущений, так что у них появляются проблемы с мочеиспусканием и опорожнением кишечника, и они с трудом ходят. В конечном счете, если не лечить, развивается паралич. Вот почему это неотложное состояние.

Маргарет была еще молода – по крайней мере, по моим меркам. У нее были муж и дети. Она вела активную жизнь и работала. Она приехала в отделение неотложной помощи, думая, что у нее что-то не слишком серьезное. Она просто чувствовала себя плохо и не знала, что с этим делать. Но у нее не было никаких подозрений, что происходит что-то более зловещее. А теперь мы обнаружили у нее рак.

Удивительно, сколько раз мне приходилось диагностировать рак в отделении неотложной помощи. Да,