– мы называем такое кровоизлияние гемоперикардом – поэтому я разрезал перикард, чтобы ее удалить. Теперь, увидев в желудочке отверстие, я вставил в него палец, чтобы остановить кровь, вытекающую из сердца.

Сердце заработало, восстанавливая нормальный кровоток, и я почувствовал, как оно наполняется кровью.

Через несколько секунд молодой человек пришел в себя. Ему не вводили лекарств, в том числе успокоительных, и он, не понимая, что происходит, попытался сесть, в то время как в сердце оставался мой палец. Парамедик ввел какой-то препарат, чтобы вырубить его, и я попросил ординатора вставить палец в отверстие, чтобы мы смогли ввести дыхательную трубку в горло. Ординатор держал палец, пока пациента везли в операционную, где ждал кардиохирург.

На этом моя работа закончилась.

Конечно, кровь была повсюду, и ее нужно было убрать, но я просто вернулся к своим обязанностям: занялся следующим пациентом – вышибалой из ночного клуба, где произошла драка. Ему раскроили голову бутылкой. Итак, я зашивал голову этого парня, ощущая сюрреалистичность происходящего, поскольку он описывал ситуацию со своей точки зрения, хотя понятия не имел, что случилось с человеком, которому я помог только что.

Странная была ночь.

Я уже несколько раз проделывал процедуру, которая помогла молодому человеку, однако на сей раз все было по-другому. Я учился в Южной Африке, где ножевые ранения случаются относительно часто, но для Канады это редкость. Когда удар ножом приводит к гемоперикарду, мало кто выживает. Молодому человеку и впрямь просто повезло. Когда его доставили в больницу, сердце еще работало, и к тому моменту, как состояние резко ухудшилось, он оказался в нужном месте – в травматологическом центре. Я бы не удивился, если бы он умер. Учитывая обстоятельства, можно сказать, что он должен был умереть.

Обычно жертвы ножевых ранений замешаны в торговлю наркотиками или другие преступления – ирония в том, что человек, чью жизнь спасаешь сегодня, может забрать твою жизнь завтра, – но этот пациент был студентом. Его подружка пошла прогуляться с друзьями, пока он занимался в общежитии. Он отправился ее встречать и как раз оказался около ночного клуба, когда начались проблемы. Просто хороший канадский парень.

На пару дней я стал мелкой знаменитостью. Я навестил молодого человека в больнице, но он ничего не помнил. Вокруг него столпилось столько врачей, которые охали и ахали, что я почувствовал себя немного неловко и не сказал ему, кто я такой.

Больничный фонд, который занимается привлечением пожертвований, попросил меня обратиться к парню, чтобы узнать, позволит ли он использовать свою счастливую историю в качестве инструмента для сбора средств. Но я не смог этого сделать.

Позже я подумал, что это действительно трудное решение – схватить скальпель и вскрыть чью-то грудь. Часть тебя сомневается: а что, если я ошибаюсь? А что, если это не то, что я думаю? Я не вспоминаю об этом случае каждый день. То, о чем я думаю каждый день, – случаи, которые закончились смертью пациента. И я гадаю, не сделал ли я что-то слишком рано или слишком поздно, а может, сделал то, чего не должен был делать.

Однажды я лечил молодую девушку, у которой болела голова. У нее были все признаки относительно доброкачественной головной боли, вызванной раздражением нервов, проходящих через основание черепа. Это вызывает стреляющую боль в передней части головы – что-то вроде головной боли напряжения. Я ввел местный анестетик в область, откуда идет нерв. Это облегчило симптомы, и девушка пошла домой. Через неделю я узнал, что она умерла. Причина ее головной боли была куда серьезнее – ни с чем подобным я не сталкивался за все двадцать лет врачебной практики на то время. Так вот, с одной стороны, я считаю, что нет смысла в каждом случае доброкачественной головной боли назначать множество исследований из опасений пропустить серьезное заболевание, так как в отдаленной перспективе ненужные обследования могут принести больше вреда. А с другой – когда я перестаю искать оправдания, то остаюсь с тем, что имею: девушка пришла ко мне за помощью, я упустил диагноз, и она умерла. И я спрашиваю себя: а что, если бы там был кто-то другой? Нашел бы он причину? Может быть, я слишком рано перестал думать?

Когда с кем-либо из нас случается нечто подобное, все друзья стараются подбодрить. Они говорят: «Ты сделал то, что сделал бы каждый. Такое могло случиться с любым из нас. Не было совершенно никакой возможности этого избежать». Но я все равно твержу себе, что это была моя работа и я облажался.

В отделении неотложной помощи на тебя обрушивается невероятное количество информации. Почти никого из пациентов я никогда раньше не встречал. Они рассказывают много чего, в том числе кое-какие вещи, которые мы называем «сигналами», – и их действительно важно услышать. Но многое из того, что они говорят, – это попросту «шум», не имеющий значения. Итак, мы пытаемся разобраться, что из сказанного «сигнал», а что – «шум»: на чем надо сосредоточиться и что игнорировать.

Одна из причин, по которым я неохотно делюсь своей историей успеха, заключается в том, что, едва я начинаю думать о том единственном случае, когда все получилось идеально, я сразу же начинаю думать о случаях, когда все закончилось плохо. Я вспоминаю, что не настолько крут, как полагал. Может, я и спас одного, но другая сторона перевешивает. И все же та ночь, когда привезли молодого человека с гемоперикардом, – это, наверное, самое впечатляющее, что я когда-либо делал. Эта история запомнилась мне как кульминационный эпизод моей карьеры. Нечто такое я и хотел сделать как врач.

23

Открывая глаза. Говард Льюис

Нетрудно двигаться по накатанной колее, когда большая часть работы знакома и ты выполняешь ее уже давно.

Говард Льюис в 1968 году окончил Монреальский университет по специальности «оптометрист», так что за его плечами более пятидесяти лет практики. Не так давно он поставил себе цель – делать то, что никогда прежде не делал в качестве оптометриста. И он рад, что начал.

Один из моих героев – мой папа, который тоже был оптометристом (специалист по коррекции зрения с помощью очков и линз). Он начал работать в 1939 году и – хотите верьте, хотите нет – ушел на пенсию только в девяносто три года. В этом возрасте он работал два дня в неделю. Он наслаждался работой, и это продлевало его связь с жизнью. Пример отца очень меня вдохновляет, и я уверен,