— Ты как хочешь, а я поеду!

И стегнул коня.

Как же легкомысленны бывают новички и незнайки, игнорирующие законы пустыни! Тщедушное облачко стало увеличиваться и за каких-нибудь минут двадцать вымахало в хмару, закрывшую две трети неба. Вадим, не ожидавший такой метаморфозы, натянул уздечку, посмотрел вправо, влево. Туча охватывала его, не давая возможности вырваться, а в ноздри уже порошило, и он не удержался от чиха.

Сзади подъехал Мансур, мрачно прогудел:

— Слезай с коня! Делай, как я говорю.

Вадим присмирел и подчинился уже безропотно. Они с Мансуром сыромятными ремешками стреножили лошадей и замотали их морды попонами. Потом Мансур, подавая пример, встал на колени, лег лицом вниз, как будто молился, и натянул на голову свой халат. Вадим поступил так же, только вместо халата накрылся пропотелой гимнастеркой.

Ураган, поднявший ввысь тысячи пудов мельчайших частиц, налетел с яростью девятибалльного морского шквала. Вадим читал, что в Сахаре похожие бедствия подчас уничтожают целые селения и караваны.

Дышать стало невозможно, он раскрывал рот, и на слизистую немедленно налипал слой шершавой персти. Она лезла в горло, в трахею, в легкие. Живо вспомнились химические атаки немцев в Осовце, где ему привелось испытать на себе все «прелести войны». Но от хлора, при его невысокой концентрации, спасала мокрая тряпка, а от песка же никакого спасения не было. Он настырно лез всюду, вдобавок непрестанно сыпался на спину, точно не в меру трудолюбивые работяги кидали его лопату за лопатой.

Вадим потерял счет времени, навалившаяся тяжесть придавила его, как неподъемная слоновья туша. Дыхание сделалось совсем коротким, в висках стучало, сознание готово было улетучиться. Свист ветра становился все тише, и Вадим чувствовал, что погребен под многометровой толщей, из-под которой уже не выбраться. Смерть отнюдь не геройская, хотя прирожденный любомудр вроде Заратустры и в ней нашел бы плюс: друзьям не надо возиться с погребением, природа все сделала за них…

Похоже, рано себя отпевать. Ш-шух! ш-шух! — кто-то споро разгребал навалы. Тяжесть спала, и Вадим, почти задохшийся, вырвался из песчаного плена. Стянул с головы гимнастерку, ожидал получить плюху от бури, но вместо удушливой пылюки пахнуло пусть жарким, зато чистым, без примесей, ослабевшим ветерком.

— Ты живой? — услышал голос Манусра.

Плюясь, замычал, как бычок. Да, да, живой! И спасибо тебе, дервиш, в буквальном смысле из могилы вытащил!

Пылевой вихрь умчался. До Вадима еще доносились его отголоски — хруст ломаемого саксаула, шелест песка, — но это было уже позади и с каждой секундой отдалялось. В глазах резало, он истово протирал их, чтобы увидеть освободившийся от коричневой пелены мир.

Веки, наконец, разлепились. Мир предстал наполненным светящейся прозрачностью, но что-то в нем было неладно. Вадим разглядел на перепаханной порывами бури равнине десять или двенадцать серых комочков. Они медленно подкрадывались к путешественникам.

Глаза слезились, и он не сразу разобрал, кто это.

— Волки, — подсказал Мансур. — Пришли с нагорья.

Ах, если бы он спутал их с какими-нибудь более безобидными зверьками — к примеру, с дикими кошками, которые тоже водятся в туркестанских пустынях! Но нет — это были самые настоящие волки. В отличие от тех, что обитают в европейских лесах, они были менее крупными, не более семидесяти фунтов весу, — однако оскаленные клыки не оставляли сомнений: это хищники, и они настроены враждебно.

Вадим слышал, что пустынные волки селятся ближе к горным районам с их пресноводными ключами и относительным разнообразием фауны, годящейся в пищу. Катаклизмы иногда сгоняют их оттуда. Вот и эти, наверное, не по своей воле снялись с обжитых мест. Может, буря заставила их бежать без оглядки через пустыню, а когда она пролетела, те из них, что уцелели, принялись искать пропитание, и — надо же! — нашли его на расстоянии почти что вытянутой лапы.

Волки, осмелев, пошли быстрее, встряхнулись, и стали видны черные пятнышки, разбросанные на вздыбленной шерсти вдоль хребтов. Поредевший к летней поре мех на затылках имел рыжеватый тон, а окрас покатых лбов был желтоватым, под цвет поверхности, по которой они двигались. Опушенные жестким волосом хвосты-поленья подрагивали в предвкушении кровопролития.

Жалобным ржанием напомнили о себе лошади. Мансур расшвырял руками песок, вызволил их из-под гнета, развязал ремешки, стащил с морд попоны. Лошади увидели волков, всхрапнули и взвились на дыбы, но, вымотанные бурей, упали. Беспомощность жертв только раззадорила хищников, они задвигались быстрее, стягивая кольцо.

Вадим выхватил револьверы и прохрипел совсем как Хрущ-Ладожский:

— Х-ха! Твари… сами напросились!

Он наставил оба «Коломбо-Риччи» на волчару, который подобрался совсем близко и готовился к прыжку. Нажал на спуск, но механизмы заело. Вместо выстрелов — негромкий скрежет. Вадим жал еще и еще — никакого эффекта. По всей вероятности, в револьверы попали песчинки, требовались чистка и смазка. Но о какой чистке могла идти речь, когда волчье полчище уже замкнуло окружение?

Револьверы Мансура тоже отказывались работать, он бросил их и вынул длинный кинжал. Точно такой же был и у Вадима. На другое оружие рассчитывать не приходилось.

Они встали, соприкоснувшись лопатками, как положено воинам, бьющимся под одним флагом в окружении. Со стороны посмотреть — наверное, красиво, но если бы все волки накинулись на них разом, то битва вряд ли затянулась бы надолго. Численный перевес серых был слишком велик. Однако их подвела жадность: часть стаи атаковала лошадей, свалила их и взялась нещадно терзать, вырывая клочья кровавого мяса. На людей бросились пять или шесть зубастых. Первый, распластавшись в полете, напоролся межреберьем на клинок, удачно подставленный Вадимом. Руку чуть не выворотило в локте. Волк задрыгался, и Вадим поспешил стряхнуть его с лезвия, тем более что под ноги подкатились еще двое, вцепились в штаны, прокусив их насквозь. Взревев от боли, Вадим стал беспорядочно колоть обидчиков острием кинжала. Они оказались ловчее, чем можно было подумать, — не разжимая зубов, изворачивались, прыгали, отталкиваясь всеми четырьмя, и умеючи уклонялись от прямых попаданий. Клинок скользил по их впалым бокам, рассекая колтуны и не нанося серьезных ран.

Позади Вадима рубился Мансур, ему приходилось не легче. Над пустыней, распугивая птиц и тушканчиков, разносились нечленораздельные выкрики, предсмертные всхрапы захлебывавшихся кровью лошадей, пронзительный скулеж, остервенелый рык… Все это сливалось в жутчайшую какофонию, от которой должен был заледенеть даже самый безразличный свидетель, случись он поблизости.

Вадим изловчился и полоснул по горлу волка, неосторожно задравшего вытянутый, с садистски горящими гляделками череп. Раненая зверюга с воем откатилась, но и Вадим не удержался — поскользнулся в бурой луже и упал. Тут же еще один волк — крупнее остальных — вгрызся ему в шею.