Как всегда, на ночь глядя, и, как всегда, ни с того пи ссего позвонил старший сын от первого брака Дмитрий. Этот двадцатипятилетнийпарень был, что называется, «отрезанный ломоть», солист полуподпольной джаз-рокгруппы «С2Н5ОН». Дмитрий носил фамилию матери и требовал, чтобы его называливсегда концертным именем – Дим Шебеко. Он считал политику «дрисней», но,конечно же, был полнейшим диссидентом, если подразумевать под этим словоминакомыслие. Марлену Михайловичу иногда казалось, что Дим Шебеко стыдитсяродства с таким шишкой, как он, и утаивает это от своих «френдов». Впрочем, и уМарлена Михайловича было мало оснований гордиться таким сыночком передтоварищами по «этажу». Их отношения всю жизнь были изломанными, окрашенными неутихающей с годами яростью брошенной жены, то есть матери Дима Шебеко. Впоследнее время, правда, музыкант весьма как-то огрубел, отделил себя отобожаемой мамы, шлялся по столице с великолепной наплевательской улыбкой нанаглой красивой физиономии, а с отцом установил естественные, то естьпотребительские отношения, то деньжат попросит, то бутылку хорошей«негородской» водки из пайка. В этот раз он интересовался, когда приедеткрымский кореш Андрей, ибо тот обещал ему в следующий приезд привезти последниепластинки Джона Кламмера и Китса Джеррета, а также группу «Секс пистоле»,которая, но мнению Дима Шебеко, мало перспективна, как и вся культура «панк»,но тем не менее нуждается в изучении.

Поговорив с сыном, Марлен Михайлович снова вернулся к«любопытному эпизоду», подумал о том, что на месте того длинноволосого мог бысвободно оказаться и Дим Шебеко. Впрочем, у Дима Шебеко такая рожа, что дажебдительный дядя Коля побоялся бы подступиться. «Давить таких надо, дад, –сказал бы Дим Шебеко. – Я на твоем месте задавил бы старую жабу».

В конце концов Марлен Михайлович отодвинулся от пишущей машинкии стал тупо ждать, когда закончится проклятая «Гвоздика». Телевизионные страстиотполыхали только в начале двенадцатого. Он слышал, как Вера Павловна провожалаи спальню детей и ждал желанного мига встречи с женой. У них уже приближалсясеребряный юбилей, но чувства отнюдь не остыли. Напротив, едва ли не каждыйвечер, несмотря на усталость, Марлен Михайлович сладостно предвкушал встречу смягким нежнейшим телом вечно благоухающей Веры Павловны.

– Что это, лапик, Дим Шебеко звонил? – спросилажена, отдышавшись после встречи.

Голова Марлена Михайловича лежала на верном ее плече. Вотмир и милый и мирный, понятный в каждом квадратном сантиметре кожи – мир егожены, пригожие холмы и долины. Так бы и жил в нем, так и не выходил никогда всмутные пространства внешней политики.

– Знаешь, моя кисонька, сегодня со мной в городеслучился любопытный эпизод, – еле слышно прошептал он, и она, поняв, чторечь идет о важном, не повторила своего вопроса о звонке, а приготовиласьслушать.

– Что же, Марлен, – сказала она, когда рассказ,вернее, весьма обстоятельный разбор кузенковских ощущений, цепляющихся завнешнюю пустяковость событий, был закончен. – Вот что я думаю, Марлен.Л. – Она загнула мизинец левой руки, и ему, как всегда, показалось, чтоэто не мизинец левой руки, но вот именно весьма серьезный Л, за которымпоследуют Б, В, Г… родные, конкретные и умные. – Л: тебе не нужно быловлезать в эту потасовку, то есть не следовало обращать на нее внимания; Б: разуж ты обратил на это внимание, то тебе следовало вступиться, и ты правильносделал, что вступился; В: вступившись, лапик, ты вел себя идеально как человекс высоким нравственным потенциалом, и вопрос только в том, правильно ли тызакончил этот любопытный эпизод, то есть нужно ли было называть старика «грязнымстукачом». И, наконец, Г: темный страх, который ты испытал под взглядом дядиКоли, вот что мне представляется самым существенным, ведь мы-то знаем с тобой,Марлуша, какой прозрачный этот страх и где его корни. Если хочешь, мне вся этаистория представляется как бурный подсознательный твой протест против живущегов тебе и во мне да и во всем нашем поколении страха. Ну, а если это так, тогдавсе объяснимо и ес-тест-вен-но, ты меня понимаешь? Что касается возможногодоноса со стороны припадочного старика, то это… – Вера Павловна отмахнула пятыйпункт своих размышлений всей кистью руки, легко и небрежно, как бы не желая длятакой чепухи и пальчики загибать. «Какая глубина, какая точность, – думалМарлен Михайлович, с благодарностью поглаживая женино плечо, – как онаменя понимает. Какая стройная логика, какой нравственный потенциал!»

Вера Павловна была лектором Университета, заместителемсекретаря факультетского партбюро, членом правления Общества культурных связейСССР – Восточное Средиземноморье, и действительно ей нельзя было отказать втолько что перечисленных ее мужем качествах.

Облегченно и тихо они обнялись и заснули как единое целое,представляя собой не столь уж частое нынче под луной зрелище супружескогосогласия. Рано утром их разбудил звонок из Парижа. Это был Андрей Лучников.

– У меня кончилась виза, Марлен. Не можешь ли позвонитьв посольство? Необходимо быть в Москве.

«Каменный век, – подумал Лучников, – столицукосмической России нужно заказывать заранее через операторов. Так мы звонили вЕвропу в пятидесятые годы. А из Москвы позвонить, скажем, в Рязанскую областьеще труднее, чем в Париж. Так мы вообще никогда не звонили…»

Лучников подошел к окну. За окнами гостиницы на бульвареРаспай стоял редкий час тишины. На тротуарах меж деревьев боком к боку, так чтои не просунешься, стояли автомобили. По оставшейся асфальтовой тропинке ходилпечальный марроканец с метлой. Небо розовело. Через час начнется движение.Лучников закрыл противошумные ставни, прыгнул в постель и тут же заснул. Онпроснулся через три часа, ровно в семь. Впереди был напряженный день, но взапасе оставалось три часа, когда не надо было спешить. Приезжаешь в Париж иникуда не торопишься. Это наслаждение.