начать — основной вопрос. Слишком длинная история, вот в чем штука. Одно звено цепляется за другое, и все вместе уходит корнями черт знает куда. Очень трудно ввести в курс дела постороннего человека. Рассказывать о совершенно незнакомых ему людях: кто кого любил и кто с кем спал. Как рассказать о приеме в честь Васиного возвращения, не рассказав, почему и как он уехал? Стоит ли морочить человеку голову историями столетней давности? И можно ли рассказать так, чтобы хоть что-нибудь стало понятно?

Но все эти соображения уже ничего не меняли. В сущности, после разговора с Машей Кате просто необходимо было с кем-нибудь поделиться. Она добросовестно старалась отвлечься, но мысли вышли из-под контроля, громоздились в голове, налезали друг на друга. Кате казалось, что, сталкиваясь, они издают какой-то громкий «бум-м» — что-то вроде литавр. Видимо, в эти моменты она и застывала с отрешенным видом, вместо того чтобы отвечать на вопросы. Выход тут был один — говорить.

И Катя начала говорить. Она постаралась ужать свой рассказ до минимума, опустив все второстепенное — или, во всяком случае, то, что в тот момент казалось второстепенным. Получилось не так уж длинно, короче, чем она думала. Так, впрочем, и должно было быть — если только факты… Гриша слушал хорошо, внимательно, и, когда рассказ кончился, задал совершенно правильный вопрос:

— Ты ей веришь?

Вопрос был правильный и абсолютно бессмысленный, как в анекдоте про математиков и воздушный шар. Веришь — не веришь, кабы знать… От того, собственно, и «бум-м» в голове.

— Это смотря в какой части, — сказала Катя. — Что она написала это письмо — да, пожалуй, скорее верю, чем не верю. Потому что, понимаешь, уж очень она быстро отреагировала, когда мы по телефону говорили. Ты понимаешь, о чем я? Без малейшей заминки: «Я знаю, кто разослал письма с угрозами!» Тут ведь надо было сориентироваться, придумать объяснение, а она как-то уж очень уверенно… А как же она Мирелу не любит! Ох, что-то мне кажется, не готова она удалиться от мира! Как-то все это неправильно…

— Может, она еще и не удаляется. Ты же все это только от нее знаешь.

— Да… Значит, это насчет письма… А вот во что я никак не могу поверить, так это в то, что Мирела… — Катя запнулась, потому что мучившее ее несоответствие именно в эту секунду вдруг облеклось в слова.

— Что Мирела могла разослать анонимки? — понимающе кивнул Гриша. — Действительно, очень уж дикий поступок.

— Нет! — воскликнула Катя, мучаясь от невозможности передать ход собственных мыслей. — Не то… Дикий-то дикий, но самое дикое, что это я как раз вполне могу себе представить. С Мирелы бы сталось, это как раз вполне в ее духе. Она… как тебе сказать… она «не удостаивает быть умною» — помнишь? Никакой логики — сплошной импульс. Сотворить что-нибудь такое, вполне бессмысленное, — это запросто, исключительно потому, что вывели из равновесия или если опасность какая-то. О да, это я вполне себе представляю!

— Тогда что?

— Не могу поверить, что она спала с Гариком. Вот это как раз полный бред, этого я никак не могу представить. Просто никак. Не могло этого быть.

— Кать, — осторожно начал Гриша, — знаешь, это как раз такая материя… Тут никогда ничего не знаешь, если свечку не держал. Ну ты сама подумай…

Вот потому-то она и думала, что рассказать будет очень трудно. Ну как это объяснить? Звучит совершенно по-детски: любовь на всю жизнь, не могла изменить. Или не по-детски, а как в романе. Но ведь правда! правда!.. а объяснить нельзя, невозможно… Потому что не просто любовь, а любовь-погоня, любовь-обожание, нет, не найти подходящих слов… И мораль здесь — ну совсем ни при чем. Просто не нужен ей никто другой. Гарик? Гарик — вместо Васьки? Бред и абсурд. Инстинкт мой мне говорит.

— Ты же не видела их несколько лет. Мало ли что могло за это время измениться.

— Но я видела их в тот вечер. Смотрела… весь вечер. Мирела — с Гариком? Под носом у Васи? Говорю тебе, невозможно! Гриша, это бессмысленный разговор. Просто поверь моей интуиции, если сможешь. Или давай о чем-нибудь другом.

— Погоди, Кать, дай я объясню. Мне кажется, ты тут кое-чего не учитываешь. Смотри: если Машино послание не имеет отношения к действительности, то при чем здесь тогда анонимки эти, которые вы получили? Ты понимаешь, о чем я? Ну получил человек письмо без подписи с требованием в чем-то признаться, а признаваться ему не в чем. Что он сделает? Да выбросит его к такой-то матери и думать забудет. Ну хорошо, может, слегка понервничает, если в принципе нервный. Но рассылать угрозы друзьям и знакомым? Согласись, это вряд ли.

— Значит, это не Мирела, — сказала Катя, чувствуя, что литавры начинают греметь с новой силой.

— Ага. А тогда выходит совсем интересно. Тогда выходит, что Машино письмо и ваши анонимки с угрозами никак между собой не связаны. Чистое совпадение. А ведь был еще и несчастный случай с этой вашей подругой… с Женей.

— Это уж точно совпадение. Этого Мирела в любом случае не могла… Три совпадения, значит…

— Почему три? Два.

— Ну да, два.

Выходила какая-то ерунда. И что-то еще цепляло, какая-то мелочь, услышанная в разговоре. В каком разговоре? С Машей? Или раньше? Какая-то мелочь, да, но неприятная мелочь. И как же теперь понять, что это такое? А Гриша между тем вошел в азарт и не унимался:

— И еще, Кать. Смотри, что получается. Вот Маша эта клянется, что видела их с Гариком в койке. Предположим, она врет. Предположим, она решила Мирелу оговорить. Кто же в такой ситуации пишет письмо тому, кого оговаривает? С требованием покаяться? Если бы она Васе наябедничала — это другое дело. А так, согласись, совсем бессмыслица какая-то получается.

«Согласись». Попробуй не согласись.

— Соглашаюсь. Чушь какая-то. Значит, что же? По всему выходит, что они с Гариком правда перепихнулись? Крыша у нее уехала, что ли, у Мирелки? Ты не понимаешь, как это странно. Уму непостижимо!

Гриша развел руками. Катя подумала и попросила еще вина. И зря, потому что от, смешно сказать, второго бокала ее вдруг слегка повело, а может, и не зря, очень нужно было расслабиться, голова слегка закружилась,