хрена она ошивалась ночью около этого сарая? Чего ее туда понесло? Подглядывать за Гариком и за этой бабой? Посмотреть захотелось?

— Какой бабой?

— Откуда я знаю! Той, которую она за меня приняла! Праведница, мать ее!

«А ведь правда, — пронеслось в голове у Кати, — почему я все время думаю, что Маша неправильно поняла какую-то сцену между Гариком и Мирелой? Не разумнее ли предположить, что она все поняла правильно, только в темноте спутала Мирелу с кем-то другим?»

Отсюда естественным образом вытекал следующий вопрос. Кого она приняла за Мирелу? Кто был с Гариком в ту ночь? Но Кате было не до решения вопросов. На нее в упор смотрела разъяренная Мирела и ждала — чего? Ответа? Скорее, оправданий и извинений.

— Мирка, — пробормотала Катя, отводя глаза, — ты, пожалуйста, не сердись. Ну ты пойми, ведь правда очень странно совпало. Я подумала… спрошу на всякий случай… Прости, пожалуйста, а?

Мирела смотрела мрачно, но не уходила, хлопнув дверью, — уже хорошо.

— А как ты думаешь, кто это мог с ним быть той ночью? — ни с того ни с сего ляпнула Катя, хотя минутой раньше решила этой темы не касаться.

— Понятия не имею. — Мирела раздраженно пожала плечами. Но, слава богу, ответила, вступила в разговор, а то Катя совсем уж не знала, куда деваться. — А ты, кстати, знаешь, что Леночка эта, жена его, никуда не уехала?

— Как же не уехала? Уехала!

— Говорю тебе — не уехала! Машину взяла — да. Покаталась где-то и среди ночи явилась обратно. Заблудилась, говорит.

— А Гарик?

— А что Гарик? Гарик спал уже. Мы ее на задней терраске положили. Но никто ей не мешал, вполне могла попозже перебраться.

— А потом… утром она там была?

— Нет, утром не было. Вася ей потом звонил, я помню. Наверное, сразу после вас уехала. А может, еще ночью сбежала, откуда мне знать.

— Не могла же она…

— Могла, не могла! Ты почем знаешь? Я, например, не знаю. А может, там вообще никого не было, может, Машка все это придумала. Может, вообще она сама его… того… а теперь — с больной головы на здоровую.

— Хорошо бы разобраться… — машинально пробормотала Катя.

А как тут разобраться? Она совершенно растерялась. Выходило, что письмо Маши Миреле с требованием покаяться — это одна история, анонимки с угрозами — другая, а печная заслонка — что? третья? Получалось, что так. Собственно, печная заслонка — вообще никакая не история, никаких доказательств, одни сомнения, воспаленное воображение. А анонимки — что? А что — анонимки? Кто-то из бывших сокурсников, о ком они и думать забыли, впал в детство и забавляется. Например. А Маша со своим письмом тут подвернулась совершенно случайно. Позвольте. А Женька? Это что такое? Еще одна «другая история», четвертая по счету?

Вот это вот и не давало покоя, это и мучило Катю больше всего. Как-то все больно лихо сошлось в одной точке. Это тревожило, не давало покоя… и еще какие-то ничтожные детали недавних разговоров, которые никак не удавалось вытащить на поверхность сознания.

Беда в том, что ходов не осталось. Катя, во всяком случае, их не видела. Разве что поговорить еще раз со всеми, кто был на даче в тот вечер, — с каждым в отдельности, разумеется. Включая эту самую Леночку, которая неизвестно зачем вернулась обратно…

Она решила так: еще один разговор, с Леночкой, для очистки совести, никого не ставя об этом в известность, а там я, скорее всего, завяжу, скорее всего, это будет последний всплеск активности.

Найти Леночку оказалось несложно. Катя помнила, что у них были какие-то общие знакомые, никак не связанные со старой компанией. Совсем другая история, что-то медицинское, в свое время передавали друг другу детских врачей. Труднее было объяснить свой звонок, свое внезапное появление через столько лет. Катя пробормотала что-то неопределенное насчет того, что ей бы надо кое о чем Леночку спросить. Леночка сильно удивилась, но как будто и обрадовалась Катиному звонку, сразу предложила зайти. А тут уже, надо сказать, удивилась Катя. Они и раньше-то, при жизни Гарика, виделись раза четыре, от силы пять, и всё как-то случайно, в общественных местах, на каких-то светских мероприятиях, плюс тот вечер на даче — а потом, после похорон, не виделись ни разу.

Катя понимала, что неплохо бы предварительно наметить план разговора — о чем спрашивать, хотя бы в самых общих чертах, но откладывала это дело до последнего. А с другой стороны, тут прикидывай не прикидывай… может, оно и лучше — экспромтом.

Невысокая женщина со светлой стрижкой каре и острыми чертами лица показалась в первый момент незнакомой. Не столько постарела, сколько выглядела совершенно иначе. Какая-то совсем другая манера держаться, и это чувствовалось сразу же, с первой минуты. Гораздо спокойнее, уверенней, без всякого этого птичьего трепета, который тогда, при Гарике, сразу бросался в глаза.

— Очень рада тебя видеть, — сказала она. — Проходи.

Первые минут пятнадцать сидели на кухне, пили чай и кое-как заполняли пробел, длиной в десять лет, в самых общих чертах, не вдаваясь в подробности: женитьбы, разводы, дети, работа. Леночка открыла форточку, достала сигарету.

— Не возражаешь?

— Нет, конечно.

— Я правда рада, что ты пришла, — сказала Леночка. — Понимаешь, все так сильно изменилось с тех пор. У меня совсем другая жизнь, другой муж, двое детей… ну, в общем, ты понимаешь. А от той жизни как будто совсем ничего не осталось. И вспомнить не с кем. А знаешь… хочется иногда. Но ты ведь, наверное, по делу пришла?

— По делу, да, — призналась Катя. — Но дело это как раз связано, как ты говоришь, с той жизнью. Помнишь, как ты… — она хотела сказать «как ты приехала», но спохватилась и переиграла на ходу, — как мы встретились у Васи на даче в тот вечер?

Все равно вышло глупо. Еще бы ей не помнить! Леночка смотрела вопросительно. А Катя вдруг решительно перестала понимать, зачем она к ней пришла. И тут же сама на себя разозлилась: «Каждый раз одна и та же история. Начинаю говорить и тут же впадаю в панику. Нужно взять себя в руки — отступать-то некуда. Значит, что, собственно, я хочу узнать?»