Украдкой вздохнув, Кейт выругала себя за то, что думает ичувствует как влюбленная, потерявшая голову девчонка, которой не терпитсяузнать все возможное о предмете своего увлечения.

Митчел поднял бокал и откинулся на спинку стула, наслаждаясьвидом ее прелестного профиля и соблазнительным изгибом маленького рта и сулыбкой представляя семилетнюю малышку, раскинувшуюся на кухонном столе спалкой от метлы вместо микрофона.

Потом он попытался представить ее в форме ученицыкатолической школы: скорее всего белая блузка и клетчатый джемпер с темнойюбкой, белыми носочками и коричневыми туфлями. Когда он воображал, как онаподнимается на цыпочки, чтобы в сотый раз написать «Я больше не буду грубитьучителям», уголки его глаз смешливо сощурились. Монахини считали, что она поеткак ангел, вспомнил он, и перед глазами немедленно возникла новая картина:маленькая девочка в длинном белом одеянии с огромными зелеными глазами,поднятыми к небу, и с книгой гимнов в руках.

Митчел был немного знаком с католическими церковными хорами.Недаром он до пяти лет жил в итальянской семье Каллиорозо, откуда уехал в свойпервый пансион. Незадолго до его отъезда Серджио Каллиорозо и его женасообразили, что Митчела вряд ли крестили, и поскольку были истовыми католиками,выбрали для него эту религию. Митчел отчетливо помнил тот июльский день, когдаего крестили, потому что в маленькой деревенской церкви было невыносимо душно,а Розалия Каллиорозо весь предыдущий вечер крахмалила и гладила его белуюрубашку, пока она не сделалась твердой, как картон. В довершение всех неудобствстарый священник выбрал для бесконечной проповеди таинство крещения. И пока онбитый час уныло бубнил слова проповеди, Митчел только и думал о том, как хорошобыло бы, если бы кто-то налил ему на голову немного холодной воды, посколькуименно это, как объясняла Розалия, с ним и должны сделать. Но когда времяпришло, вода оказалась тепловатой, как и воздействие всей церемонии.

Став католиком, он не ощутил ни святости, ни благочестия, нидаже малейшей приверженности к католицизму. Во всех пансионах, в которых емудоводилось жить потом, посещение церкви считалось обязательным, так что Митчелпрежде всего старался узнать, какие службы в каком пансионе самые короткие,после чего незамедлительно решал «обратиться» именно в эту религию. Когда емуисполнилось четырнадцать, и единственный раввин в городе заболел так сильно,что больше не смог исполнять свои обязанности, Митчел немедленно объявил огорячем желании обратиться в иудейство и почти полгода сумел увертываться отвсякого посещения служб вообще.

А вот Кейт каким-то образом процветала в удушливой атмосфереприходской школы.

Митчел снова глотнул вина, втайне поражаясь, до чего же онаестественна и непринужденна, несмотря налицо и фигуру, которым позавидовали быбольшинство женщин. Митчел наслаждался обществом многих умных красивых женщин,а также знал женщин попроще, зато восхитительно остроумных, начитанных иинтеллектуально одаренных. Но Кейт Донован была единственной, обладавшей всемиих лучшими качествами и к тому же имевшей поразительно доброе сердце и некуювнутреннюю порядочность. Все это делало ее чертовски неотразимой... приусловии, что ее внушенные приходской школой моральные принципы и некотораячопорность не зайдут сегодня чересчур далеко.

Она не упоминала ни о матери, ни о сестрах или братьях, нохотя Митчелу было бы интересно о них узнать, все же спрашивать он ненамеревался. Если он и дальше станет допытываться о ее семье, она будет иметьполное право расспросить о его родных. И хотя он был готов почти на все, чтобызатащить ее в эту гигантскую кровать, все же не намеревался удовлетворять ничьелюбопытство относительно своего детства и родных.

Кейт рассеянно смотрела на стену деревьев и кустов на краюсада: возможно, составляла список вопросов для него, грустно улыбнулся Митчел.Но тут она неожиданно замерла и подалась вперед:

– Видели?

– Что именно? – спросил Митчел, вскакивая.

– Какое-то шевеление в деревьях, и я заметила, как что-тосверкнуло, вероятно, отразилось в лунном свете.

Да, ничего не скажешь, сразу видно городскую девушку! Такиспугаться всего лишь безвредного ночного животного! Вместо того чтобы сновасесть, Митчел отошел от стола.

– Собака или кошка, – заверил он, шагнув к ней. – Их глазавспыхивают в темноте, когда попадают в полосу лунного света.

– В таком случае эта собака или кошка была ростом почтишесть футов.

– Потому что она залезла на дерево, – рассудил Митчел, нопоскольку она продолжала с сомнением вглядываться в деревья, добавил: – Тольконе ожидайте, что я отправлюсь на поиски. На сегодня я уже исчерпал свою квотугероических поступков.

Кейт решила, что он был прав насчет животного на дереве, ией быстро передалось его шутливое настроение.

– Где ваше чувство рыцарства? – упрекнула она.

В низком голосе зазвучали многозначительные ноты.

– Мое рыцарство испаряется, как только с десертом покончено.

Он стоял так близко, что штанины рыжевато-коричневых брюкпочти касались ее коленей, и Кейт пришлось откинуть голову, чтобы продолжатьразговор. Но она, как могла, старалась казаться веселой и беззаботной, несмотряна его физическое преимущество.

– Но мы еще не приступали к десерту, – напомнила она.

– Так давайте начнем, – изрек он со спокойной неумолимостьюи протянул руку.

Сердце Кейт ударило в ребра. Медленно-медленно его рукапотянулась к ее руке. Ее пальцы скользнули в его теплую ладонь. Он протянулдругую руку, и Кейт ощутила, как ее поднимают. Правая рука Митчела легла на ееталию, притягивая Кейт к мужской, твердой, как скала, груди. Левой он положилее руку на свое плечо. Ожидая поцелуя, Кейт подставила было губы, но онотступил вбок и чуть влево. За мгновение до того, как потерять равновесие испоткнуться о его ноги, Кейт сообразила, что пляжные музыканты играют «Девушкуиз Ипанемы» и Митчел вовсе не собирается целовать ее. Просто, таким образом,пытается пригласить на танец. Причем ключевое слово именно «пытается», и Кейтедва сдержала приступ сконфуженного смеха, поскольку пришлось сделать двабыстрых неуклюжих шага, чтобы не наступить ему на ноги, и еще два шага вперед,чтобы поймать ритм.

– Ну, как танцуется? – шутливо спросил он.

Несколько минут назад она боялась дотронуться до него изстраха, что попросту займется пламенем. Теперь же прислонилась лбом к той жекаменно-твердой мужской груди, от прикосновения к которой покалывало соски.

– Могли бы упомянуть, что намерены танцевать, а не тащить впостель, – беспомощно рассмеялась она.

– Но я действительно собираюсь тащить вас в постель, – тихопредупредил он, так близко наклонившись к ее макушке, что его дыхание колебаловолосы.