А Митчел не улыбался, потому что изучал женщину, толькосейчас единственным поцелуем умудрившуюся возбудить в нем порыв неуправляемой,алчной похоти. Изучал и вовсе не радовался тому, что видел. Она шла навстречу,заложив руки за спину. Ветерок играл ее длинными волосами, забирался подширокие брюки. В эту минуту она напомнила ему певчую из ирландского хора, исоблазнительный костюм, который она носила и который он мысленно сдирал с неево время ужина, теперь показался девственно-белым.

Кейт Донован совсем не была женщиной в его обычном стиле, ибурная физическая реакция на единственный поцелуй тоже показалась ему весьманеобычной. Днем, когда она опрокинула на него «Кровавую Мэри», его желаниевновь увидеть ее было вполне естественным: какой мужчина не назначил бысвидания такой хорошенькой девушке? Но вечером его влечение к ней усиливалосьтак бурно с каждым новым ее поступком и словом, что единственный поцелуй,предназначенный, чтобы выразить чисто физическое желание, которое скоро будетудовлетворено, стал чем-то другим. Выражением безумной потребности.

Кейт остановилась, чтобы сорвать белый цветок с куста.Поднесла цветок к носу, глубоко вдыхая аромат и глядя на воду. И внезапноМитчел перенесся на десять лет назад, в дом греческого бизнесмена, гдепраздновали какое-то событие. Когда ему надоел шум, он захватил с собой выпивкуи медленно побрел по тропинке, кончавшейся у входа в маленький, залитый светомфакелов садик на краю обрыва. В центре стояла статуя молодой женщины свьющимися волосами, державшей в руке цветок. Судя по одежде, статую изваялисовсем недавно, но что-то в ней привлекало Митчела.

– Не возражаете, если я присоединюсь к вам? – спросил он устатуи, изучая черты ее лица.

Идиотский вопрос. Как и тот факт, что он сравниваетрыженькую девушку из Чикаго с греческой статуей из алебастра. Его реакция наКейт Донован была не только странной, но и непредсказуемой, и хотя Митчелпонятия не имел, почему она так на него повлияла и куда все это приведет, всеже несколько насторожился. Общее направление движения вызвало смутныеподозрения. Придется проследить, чтобы курс прокладывался более тщательно и наего условиях.

Кейт остановилась перед ним и посмотрела в сторону берега,где музыканты заиграли очередную самбу.

– Мы опять с музыкой, – беспечно сообщила она, стараясьигнорировать его холодноватую улыбку и руки в карманах. – Официант сказал, чтотам чья-то вечеринка.

Митчел посмотрел в ту сторону и назвал мелодию, которуюиграли музыканты.

– «Корковадо», – отметил он, но не попытался вновьпригласить ее на танец, и Кейт решила, что он так сдержан в присутствииофициантов.

И поскольку так и не смогла возродить то настроение, котороецарило здесь до появления официантов, решила, что лучше всего затеять легкуюбеседу, а если повезет, побольше узнать о человеке, с которым собиралась лечь впостель.

– Судя по тому, как вы танцуете, я уже поняла, что вы любитемузыку, – начала она. – А какая ваша любимая?

– Джаз.

Кейт с преувеличенным отчаянием вздохнула:

– Мужчины вечно предпочитают джаз, потому что им леньслушать тексты песен. А с джазом можно даже не притворяться, что слушаешь. Ну акроме джаза?

– Классическая музыка.

– В которой вообще нет текстов, – кивнула она с такимсамодовольным видом, что Митчел невольно улыбнулся. – А кроме джаза иклассической музыки?

– Опера.

– Тексты, которые вообще невозможно разобрать, – сухозаметила Кейт, торжествующе поднимая руки в знак того, что сумела доказать своютеорию, но промелькнувшая в его глазах нерешительность заставила ее опуститьруки. – Вы знаете итальянский?

Именно итальянский, а не английский был первым языкомМитчела, но вместо того чтобы признаться в этом и спровоцировать очереднойдопрос, он просто кивнул.

– Может, и говорите на нем? То есть объясняетесь так жехорошо, как на голландском и английском?!

– Я не слишком силен в голландском, – напомнил он.

Из этого Кейт заключила, что в итальянском он как раз силен,и с возрастающим уважением уставилась на собеседника.

– И сколько же языков вы знаете?

– Не считал.

– Давайте посчитаем, – предложила Кейт, принимаясь загибатьпальцы.

– Лучше не надо! – отрезал Митчел, надежно пригасив и ееулыбку, и энтузиазм, отчего ему вдруг стало так стыдно, что он поспешил неуклюжезагладить свою грубость, предложив не слишком понятное объяснение, смутившеедевушку и потребовавшее уточнения: – Большинство европейцев говорят нанескольких языках.

– Но вы скорее похожи на американца. Никогда бы не подумала,что вы европеец.

– Я не европеец.

– Тогда кто же вы? – не выдержала она.

– Ни то и ни другое. Я нечто вроде гибрида всех цивилизаций,– ответил Митчел напрямик, потому что именно гибридом и считал себя.

Но когда сообразил, что мягкий голос и сияющие глаза толькосейчас заманили его в ловушку, заставив высказать то, что он никогда не призналбы вслух, ему стало не по себе. Митчел нетерпеливо посмотрел в сторону террасыи, взяв Кейт под руку, повернул туда.

– Официанты уже ушли. Зайдем в номер, – попросил он,намереваясь без дальнейших обсуждений уложить ее в постель.

Кейт кивнула и послушно пошла рядом. Митчел предположил, чтоона разгадала его план. Но когда они оказались на террасе, она намеренно илислучайно расстроила его замысел, усевшись на каменную балюстраду.

– Митчел...

Она впервые назвала его по имени тихим, мелодичным голосом,но тут же осеклась, словно звук его имени в ее устах доставил ей такое женежданное удовольствие, как и самому Митчелу. Он прислонился бедром кпротивоположной балюстраде и сложил руки на груди.

– Что? – откликнулся он, смирившись с необходимостью, преждечем затащить ее в номер, назвать несколько языков, которыми владел.

– Почему вы называете себя гибридом? – прошептала она,доверчиво подняв к нему лицо.

– Потому что я американец по рождению и европеец повоспитанию.

Она кивнула, словно удовлетворившись ответом.

– У вас есть братья и сестры?

Расстроенный и раздраженный неожиданным оборотом, которыйприняла беседа, Митчел коротко ответил:

– В общем, нет. – В общем, нет, – повторила она и шутливопоинтересовалась: – Как насчет отца и матери?