class="p1">Жирар не понял ни слова и потому забеспокоился еще больше. Когда Ида начинала говорить на родном языке, это могло означать все, что угодно, но только не душевное спокойствие. Сейчас, похоже, крайнюю степень смятения.

– Ида, – проникновенным голосом произнес он, собираясь настаивать на своем.

Но та вдруг выпрямилась. Глаза полыхнули инквизиторским огнем.

– Я выведу Вольдемара на чистую воду и спасу ребенка!

Господи помилуй! Антигона! Жанна д’Арк! Мария Антуанетта перед казнью!

Жирар почувствовал, что начинает проникаться ее пылом, но тут же осадил себя. Погибельное влияние этой женщины приведет к краю пропасти обоих, поэтому он должен сохранять хладнокровие.

– Объясни, как ты собираешься заставить его сказать правду?

Ида усмехнулась.

– Я соблазню его.

Если бы Жирар не сидел на стуле, он бы упал.

Она сведет его в могилу! Для его расшатанных нервов подобные выкрутасы уже чересчур.

– Пресвятая Богородица! Подумай, что ты несешь! Собираешься переспать с предполагаемым преступником. Этим ты лишь утяжелишь свою учесть!

– Не забывай: мы не оформили развод. Я все еще мадам Горовиц. Кто упрекнет меня в преступном умысле?

– А если он не признается?

Ида посмотрела уничижительно. Жирар прижал ладонь к губам.

– Прости. Не надо было так говорить. Я же знаю: перед тобой не устоит ни один мужчина. Но ведь это ужасно опасно. Он может разгадать твою хитрость.

– Вольдемар самоуверен, как все мужчины, и не сомневается: я ни о чем не подозреваю. А насчет остального…

– Как узнать, откуда взялась девочка? Чей это ребенок? Ведь ее необходимо вернуть.

– Это потом. Сейчас надо заняться кузеном.

– Он же пропал!

Ида отпила из бокала и ответила с незнакомой Доминику интонацией:

– Но этот момзер таки снова появился! Поганый бехайм будет так делать, пока я не дам согласие оставить ребенка! Мачер несчастный!

Жирар хотел уточнить насчет непонятых им «момзера», «бехайма» и «мачера», но тут Ида стукнула кулачком по столу и объявила:

– Я вытрясу из него все, даже его гнусную душонку! Или я не Ида Рубинштейн!

– Ты – богиня! – не смог удержаться Жирар.

– Я знаю, – небрежно бросила она.

– Какую помощь ты ждешь от меня?

– Пока не понимаю, но чувствую, что она может понадобиться. Сейчас мне нужно было просто проговорить все это, чтобы…

– Разделить проблемы с другом? – подсказал Жирар.

Он ожидал, что Ида начнет все отрицать. Разделить проблемы? С какой стати! Свои проблемы она привыкла решать сама и всегда отлично справлялась!

Ида взглянула на него мудрыми семитскими глазами.

– Ты единственный, на кого я могу положиться в семейных делах.

Потянувшись, Доминик поцеловал ее худую длинную руку чуть ниже локтя.

Итак, произошло преступление, но Ида не хочет вмешивать в дело жандармерию, потому что оно семейное.

Ну что ж. Лучший адвокат Парижа знает толк в семейных делах.

– Как только… получишь от Вольдемара сведения, – специальным адвокатским тоном произнес Жирар, – ты должна немедленно связаться со мной. Ни в коем случае не предпринимай никаких действий самостоятельно. Это может стоить тебе жизни.

Ида задрала подбородок и фыркнула. Это следовало понимать так: она не боится никого и ничего.

Но Жирар недаром слыл отменным профессионалом.

– Раз в деле замешан ребенок, тебе следует думать прежде всего о нем. Безопасность девочки – превыше всего.

Ида, которая уже собиралась продемонстрировать фирменный гонор, осеклась.

– Ты прав, Доминик. Это превыше всего.

Жирар взглянул на подругу. Она удивляла его постоянно и повсеместно, но всегда по-разному. Он сбился бы со счета, желая пересчитать все грани ее характера. Но сегодня в ее лице промелькнуло нечто новое. Неужели материнский инстинкт не вытравлен из нее до конца? Она испытывает к чужому ребенку какие-то чувства?

О, как увлекательно было бы понаблюдать за этим!

Гребень матильды

В небольшом ресторанчике на берегу Сены недалеко от книжного магазина «Шекспир и компания», открытого Сильвией Бич всего несколько лет назад, в девятнадцатом году, он никогда не встречался ни с одним из агентов.

Любил приходить сюда один и посиживать без дела, глядя на снующих по набережной людей.

Все-таки июль в Париже пыльноват и скучноват. Все мало-мальски состоятельные граждане разъехались по курортам. Там сейчас нагуливает жир французская элита. Впрочем, почему нагуливает? Наоборот, активно растрясает. В моду вошел большой теннис, а посему даже солидные матроны считают своим долгом поскакать часок-другой по корту. Как-то в Ницце Каме пришлось несколько дней подряд в качестве партнера любоваться, как играет жена самого старого министра кабинета. Выглядело это настолько жалко, что ему пришлось – сославшись на внезапно заболевшую спину – предложить ей партию в неспешный крокет. Обливаясь пóтом, дама взглянула на него с благодарностью, а после того как он проиграл обе партии, прониклась такой симпатией, что пригласила на семейный ужин. Егер, не ожидавший, что подобраться к министру получится так скоро, на волне благодарности за ужином прочел даме кое-что из любовной лирики Бодлера. Потом, правда, ему пришлось спасаться от изъявлений ее чувств, спешно выехав якобы по делу в Марсель. Впрочем, задание, которое привело его в Ниццу, было выполнено.

Улыбаясь про себя этим воспоминаниям, Кама попросил принести вино и сделал заказ. В тот вечер подавали кремовое ризотто с белыми трюфелями, что было для этого кафе большой редкостью. Дожидаясь ужина, Егер лениво пил бургундское и незаметно рассматривал публику.

Лишь однажды, примерно год назад, в двадцать пятом он встретил здесь знакомого человека – начинающего писателя из Америки Эрнеста Хемингуэя, с которым познакомился у одной старой англичанки, обожавшей привечать людей из-за океана. В тот раз Хемингуэй был в ресторане не один, а с Фицджеральдом, и Кама, памятуя о своем впечатлении от общения с модным писателем, подходить не стал. Впрочем, они его не заметили, поглощенные друг другом.

Сегодня никого, кто мог привлечь внимание или насторожить, он не увидел и решил, что можно расслабиться и нормально поесть. Но тут его взор упал на столик в другом конце зала, за которым сидели двое – мужчина и женщина. Даму почти не было видно за широкой спиной кавалера, и эта самая спина вдруг насторожила. Знакомая спина. Слишком знакомая.

Предварительно описав замысловатый вензель между столиками, Кама направился в курительную комнату и словно невзначай бросил взгляд на сидящих за столом, стремясь разглядеть лицо мужчины.

Но взгляд уперся в спутницу, в ее прямую и напряженную спину.

И тут Кама вдруг почувствовал, что оглох. Звуки, наполнявшие в эту минуту зал ресторана, исчезли, зато в голове возник непонятный звон. Непрерывный. Нестерпимо высокий.

Волосы женщины были подняты на затылке и закреплены массивным гребнем. Два дельфина, несущие по морским волнам девушку в облегающей тунике.

Гребень слабо поблескивал в светлых кудрях, и Кама не мог оторвать от него взора.

Ему казалось, что его обморок длился вечность, на самом деле он быстро прошел мимо увлеченной беседой пары и, только оказавшись в курительной комнате, понял, что чуть не сдал себя со всеми потрохами.

Анна в Париже. Анна в Париже. Анна в Париже.

Он повторил эту фразу про себя множество раз, прежде чем смог вернуть себя в реальность.

Окно курилки выходило на улицу. Нервно затягиваясь крепким табаком, Кама повернулся к нему и стал разглядывать прохожих, отмечая для себя их приметы.

Обычно этот трюк срабатывал.

Вот мимо прошла нарядная лоретка. Уже немолода, немного потаскана, но вкус выдает женщину, получившую образование,