Липутин видимо наслаждался.

– Виноват-с, может быть и ошибся, называя ваш литературныйтруд статьей. Они только наблюдения собирают, а до сущности вопроса или, таксказать, до нравственной его стороны совсем не прикасаются, и даже самуюнравственность совсем отвергают, а держатся новейшего принципа всеобщегоразрушения для добрых окончательных целей. Они уже больше чем сто миллионовголов требуют для водворения здравого рассудка в Европе, гораздо больше, чем напоследнем конгрессе мира потребовали. В этом смысле Алексей Нилыч дальше всехпошли.

Инженер слушал с презрительною и бледною улыбкой. Сполминуты все помолчали.

– Всё это глупо, Липутин, – проговорил наконец господинКириллов с некоторым достоинством. – Если я нечаянно сказал вам несколькопунктов, а вы подхватили, то как хотите. Но вы не имеете права, потому что яникогда никому не говорю. Я презираю чтобы говорить… Если есть убеждения, тодля меня ясно… а это вы глупо сделали. Я не рассуждаю об тех пунктах, гдесовсем кончено. Я терпеть не могу рассуждать. Я никогда не хочу рассуждать…

– И, может быть, прекрасно делаете, – не утерпел СтепанТрофимович.

– Я вам извиняюсь, но я здесь ни на кого не сержусь, –продолжал гость горячею скороговоркой, – я четыре года видел мало людей… Я малочетыре года разговаривал и старался не встречать, для моих целей, до которыхнет дела, четыре года. Липутин это нашел и смеется. Я понимаю и не смотрю. Я необидлив, а только досадно на его свободу. А если я с вами не излагаю мыслей, –заключил он неожиданно и обводя всех нас твердым взглядом, – то вовсе не с тем,что боюсь от вас доноса правительству; это нет; пожалуйста, не подумайтепустяков в этом смысле…

На эти слова уже никто ничего не ответил, а толькопереглянулись. Даже сам Липутин позабыл хихикнуть.

– Господа, мне очень жаль, – с решимостью поднялся с диванаСтепан Трофимович, – но я чувствую себя нездоровым и расстроенным. Извините.

– Ах, это чтоб уходить, – спохватился господин Кириллов,схватывая картуз, – это хорошо, что сказали, а то я забывчив.

Он встал и с простодушным видом подошел с протянутою рукой кСтепану Трофимовичу.

– Жаль, что вы нездоровы, а я пришел.

– Желаю вам всякого у нас успеха, – ответил СтепанТрофимович, доброжелательно и неторопливо пожимая его руку. – Понимаю, что есливы, по вашим словам, так долго прожили за границей, чуждаясь для своих целейлюдей, и – забыли Россию, то, конечно, вы на нас, коренных русаков, поневоледолжны смотреть с удивлением, а мы равномерно на вас. Mais cela passera.[58] Водном только я затрудняюсь: вы хотите строить наш мост и в то же время объявляете,что стоите за принцип всеобщего разрушения. Не дадут вам строить наш мост!

– Как? Как это вы сказали… ах черт! – воскликнул пораженныйКириллов и вдруг рассмеялся самым веселым и ясным смехом. На мгновение лицо егоприняло самое детское выражение и, мне показалось, очень к нему идущее. Липутинпотирал руки в восторге от удачного словца Степана Трофимовича. А я все дивилсяпро себя: чего Степан Трофимович так испугался Липутина и почему вскричал «япропал», услыхав его.

V

Мы все стояли на пороге в дверях. Был тот миг, когда хозяеваи гости обмениваются наскоро последними и самыми любезными словечками, а затемблагополучно расходятся.

– Это всё оттого они так угрюмы сегодня, – ввернул вдругЛипутин, совсем уже выходя из комнаты и, так сказать, налету, – оттого, что скапитаном Лебядкиным шум у них давеча вышел из-за сестрицы. Капитан Лебядкинежедневно свою прекрасную сестрицу, помешанную, нагайкой стегает, настоящейказацкой-с, по утрам и по вечерам. Так Алексей Нилыч в том же доме флигель дажезаняли, чтобы не участвовать. Ну-с, до свиданья.

– Сестру? Больную? Нагайкой? – так и вскрикнул СтепанТрофимович, – точно его самого вдруг охлестнули нагайкой. – Какую сестру? КакойЛебядкин?

Давешний испуг воротился в одно мгновение.

– Лебядкин? А, это отставной капитан; прежде он толькоштабс-капитаном себя называл…

– Э, какое мне дело до чина! Какую сестру? Боже мой… выговорите: Лебядкин? Но ведь у нас был Лебядкин…

– Тот самый и есть, наш Лебядкин, вот, помните, у Виргинского?

– Но ведь тот с фальшивыми бумажками попался?

– А вот и воротился, уж почти три недели и при самыхособенных обстоятельствах.

– Да ведь это негодяй!

– Точно у нас и не может быть негодяя? – осклабился вдругЛипутин, как бы ощупывая своими вороватенькими глазками Степана Трофимовича.

– Ах, боже мой, я совсем не про то… хотя, впрочем, о негодяес вами совершенно согласен, именно с вами. Но что ж дальше, дальше? Что выхотели этим сказать?.. Ведь вы непременно что-то хотите этим сказать!

– Да всё это такие пустяки-с… то есть этот капитан, по всемвидимостям, уезжал от нас тогда не для фальшивых бумажек, а единственно затемтолько, чтоб эту сестрицу свою разыскать, а та будто бы от него пряталась внеизвестном месте; ну а теперь привез, вот и вся история. Чего вы точноиспугались, Степан Трофимович? Впрочем, я всё с его же пьяной болтовни говорю,а трезвый он и сам об этом прималчивает. Человек раздражительный и, как бы таксказать, военно-эстетический, но дурного только вкуса. А сестрица эта не толькосумасшедшая, но даже хромоногая. Была будто бы кем-то обольщена в своей чести,и за это вот господин Лебядкин, уже многие годы, будто бы с обольстителяежегодную дань берет, в вознаграждение благородной обиды, так по крайней мереиз его болтовни выходит – а по-моему, пьяные только слова-с. Просто хвастается.Да и делается это гораздо дешевле. А что суммы у него есть, так это совершенноуж верно; полторы недели назад на босу ногу ходил, а теперь, сам видел, сотни вруках. У сестрицы припадки какие-то ежедневные, визжит она, а он-то ее «впорядок приводит» нагайкой. В женщину, говорит, надо вселять уважение. Вот непойму, как еще Шатов над ними уживается. Алексей Нилыч только три денька ипростояли с ними, еще с Петербурга были знакомы, а теперь флигелек от беспокойствазанимают.

– Это всё правда? – обратился Степан Трофимович к инженеру.

– Вы очень болтаете, Липутин, – пробормотал тот гневно.

– Тайны, секреты! Откуда у нас вдруг столько тайн и секретовявилось! – не сдерживая себя, восклицал Степан Трофимович.

Инженер нахмурился, покраснел, вскинул плечами и пошел былоиз комнаты.

– Алексей Нилыч даже нагайку вырвали-с, изломали и в окошковыбросили, и очень поссорились, – прибавил Липутин.

– Зачем вы болтаете, Липутин, это глупо, зачем? – мигомповернулся опять Алексей Нилыч.