– Зачем же скрывать, из скромности, благороднейшие движениясвоей души, то есть вашей души-с, я не про свою говорю.

– Как это глупо… и совсем не нужно… Лебядкин глуп исовершенно пустой – и для действия бесполезный и… совершенно вредный. Зачем выболтаете разные вещи? Я ухожу.

– Ах, как жаль! – воскликнул Липутин с ясною улыбкой. – А тобы я вас, Степан Трофимович, еще одним анекдотцем насмешил-с. Даже и шел с темнамерением, чтобы сообщить, хотя вы, впрочем, наверно уж и сами слышали. Ну, дауж в другой раз, Алексей Нилыч так торопятся… До свиданья-с. С ВарваройПетровной анекдотик-то вышел, насмешила она меня третьего дня, нарочно за мнойпосылала, просто умора. До свиданья-с.

Но уж тут Степан Трофимович так и вцепился в него: онсхватил его за плечи, круто повернул назад в комнату и посадил на стул. Липутиндаже струсил.

– Да как же-с? – начал он сам, осторожно смотря на СтепанаТрофимовича с своего стула. – Вдруг призвали меня и спрашивают«конфиденциально», как я думаю в собственном мнении: помешан ли НиколайВсеволодович или в своем уме? Как же не удивительно?

– Вы с ума сошли! – пробормотал Степан Трофимович и вдругточно вышел из себя: – Липутин, вы слишком хорошо знаете, что только затем ипришли, чтобы сообщить какую-нибудь мерзость в этом роде и… еще что-нибудьхуже!

В один миг припомнилась мне его догадка о том, что Липутинзнает в нашем деле не только больше нашего, но и еще что-нибудь, чего мы саминикогда не узнаем.

– Помилуйте, Степан Трофимович! – бормотал Липутин будто быв ужасном испуге, – помилуйте…

– Молчите и начинайте! Я вас очень прошу, господин Кириллов,тоже воротиться и присутствовать, очень прошу! Садитесь. А вы, Липутин,начинайте прямо, просто… и без малейших отговорок!

– Знал бы только, что это вас так фраппирует, так я бысовсем и не начал-с… А я-то ведь думал, что вам уже всё известно от самойВарвары Петровны!

– Совсем вы этого не думали! Начинайте, начинайте же,говорят вам!

– Только сделайте одолжение, присядьте уж и сами, а то чтоже я буду сидеть, а вы в таком волнении будете передо мною… бегать. Нескладновыйдет-с.

Степан Трофимович сдержал себя и внушительно опустился вкресло. Инженер пасмурно наставился в землю. Липутин с неистовым наслаждениемсмотрел на них.

– Да что же начинать… так сконфузили…

VI

– Вдруг третьего дня присылают ко мне своего человека:просят, дескать, побывать вас завтра в двенадцать часов. Можете представить? Ядело бросил и вчера ровнешенько в полдень звоню. Вводят меня прямо в гостиную;подождал с минутку – вышли; посадили, сами напротив сели. Сижу и веритьотказываюсь; сами знаете, как она меня всегда третировала! Начинают прямо безизворотов, по их всегдашней манере: «Вы помните, говорит, что четыре года назадНиколай Всеволодович, будучи в болезни, сделал несколько странных поступков,так что недоумевал весь город, пока всё объяснилось. Один из этих поступковкасался вас лично. Николай Всеволодович тогда к вам заезжал по выздоровлении ипо моей просьбе. Мне известно тоже, что он и прежде несколько раз с вамиразговаривал. Скажите откровенно и прямодушно, как вы… (тут замялись немного) –как вы находили тогда Николая Всеволодовича… Как вы смотрели на него вообще…какое мнение о нем могли составить и… теперь имеете?..»

Тут уж совершенно замялись, так что даже переждали полнуюминутку, и вдруг покраснели. Я перепугался. Начинают опять не то чтобытрогательным, к ним это нейдет, а таким внушительным очень тоном:

«Я желаю, говорит, чтобы вы меня хорошо и безошибочно,говорит, поняли. Я послала теперь за вами, потому что считаю вас прозорливым иостроумным человеком, способным составить верное наблюдение (каковыкомплименты!). Вы, говорит, поймете, конечно, и то, что с вами говорит мать…Николай Всеволодович испытал в жизни некоторые несчастия и многие перевороты.Всё это, говорит, могло повлиять на настроение ума его. Разумеется, говорит, яне говорю про помешательство, этого никогда быть не может! (твердо и сгордостию высказано). Но могло быть нечто странное, особенное, некоторый оборотмыслей, наклонность к некоторому особому воззрению (всё это точные слова их, ия подивился, Степан Трофимович, с какою точностию Варвара Петровна умеетобъяснить дело. Высокого ума дама!). По крайней мере, говорит, я сама заметилав нем некоторое постоянное беспокойство и стремление к особенным наклонностям.Но я мать, а вы человек посторонний, значит, способны, при вашем уме, составитьболее независимое мнение. Умоляю вас, наконец (так и было выговорено: умоляю),сказать мне всю правду, безо всяких ужимок, и если вы при этом дадите мнеобещание не забыть потом никогда, что я говорила с вами конфиденциально, томожете ожидать моей совершенной и впредь всегдашней готовности отблагодаритьвас при всякой возможности». Ну-с, каково-с!

– Вы… вы так фраппировали меня… – пролепетал СтепанТрофимович, – что я вам не верю…

– Нет, заметьте, заметьте, – подхватил Липутин, как бы и неслыхав Степана Трофимовича, – каково же должно быть волнение и беспокойство,когда с таким вопросом обращаются с такой высоты к такому человеку, как я, даеще снисходят до того, что сами просят секрета. Это что же-с? Уж не получили лиизвестий каких-нибудь о Николае Всеволодовиче неожиданных?

– Я не знаю… известий никаких… я несколько дней не видался,но… но замечу вам… – лепетал Степан Трофимович, видимо едва справляясь сосвоими мыслями, – но замечу вам, Липутин, что если вам переданоконфиденциально, а вы теперь при всех…

– Совершенно конфиденциально! Да разрази меня бог, если я… Аколи здесь… так ведь что же-с? Разве мы чужие, взять даже хоть бы и АлексеяНилыча?

– Я такого воззрения не разделяю; без сомнения, мы здесьтрое сохраним секрет, но вас, четвертого, я боюсь и не верю вам ни в чем!

– Да что вы это-с? Да я пуще всех заинтересован, ведь мневечная благодарность обещана! А вот я именно хотел, по сему же поводу, начрезвычайно странный случай один указать, более, так сказать, психологический,чем просто странный. Вчера вечером, под влиянием разговора у Варвары Петровны(сами можете представить, какое впечатление на меня произвело), обратился я кАлексею Нилычу с отдаленным вопросом: вы, говорю, и за границей и в Петербургееще прежде знали Николая Всеволодовича; как вы, говорю, его находитеотносительно ума и способностей? Они и отвечают этак лаконически, по их манере,что, дескать, тонкого ума и со здравым суждением, говорят, человек. А незаметили ли вы в течение лет, говорю, некоторого, говорю, как бы уклоненияидей, или особенного оборота мыслей, или некоторого, говорю, как бы, таксказать, помешательства? Одним словом, повторяю вопрос самой Варвары Петровны.Представьте же себе: Алексей Нилыч вдруг задумались и сморщились вот точно так,как теперь: «Да, говорят, мне иногда казалось нечто странное». Заметьте приэтом, что если уж Алексею Нилычу могло показаться нечто странное, то что же насамом-то деле может оказаться, а?