– «Зеркалят, подзеркаливают»... В голову то естьзаглядывают. Лопухоиды называют это телепатией. Ну они, лопухоиды, вообще любятвсякие умные слова выдумывать. Запустишь в кого-нибудь мысленно стаканом... нусгоряча то есть... а они – «телекинез, телекинез!». Или там полетаешь слегка,когда ходить совсем облом, а они – «левитация»... Ну так ты никому не говори,что я... ну, зеркалил, в смысле. Я всегда жутко незаметно это делаю, мало ктозамечает даже из наших!.. А ты заметила!

– Просто в голове что-то защекотало, – смутиласьТаня.

– Оно! Оно самое! Высшее врожденное провидение! Аблокировка-то какая! Просто как кувалдой меня шарахнуло! – восторженновоскликнул Баб-Ягун и, словно озаренный какой-то идеей, вдруг сильно хлопнулсебя по лбу:

– А, я понял – ты же из рода Гроттеров, а у них эти всештучки в крови... Все-таки что ни говори, а Гроттеры почти что самый древнийволшебный род. Разве что у Сарданапала род немножко подревнее, да у Медузии, дау деда Мазая.

– У какого-какого деда? – пораженно переспросилаТаня.

– О, это могучий маг был! Правда, умер давно уже.Как-то он разом сто черных магов в зайцев превратил необратимым заклинанием, апотом ему совестно стало, и он всю жизнь этих зайцев собирал... – пояснилБаб-Ягун и продолжил:

– Само собой, и у меня тоже древний род, хотя я никогдаэтим не хвастаю. Разве что упомяну изредка, чтобы поставить на место кое-какихвыскочек... Обещай, что ты никому не скажешь, а то у меня неприятности могутбыть. У нас, белых магов, запрещено лезть друг другу в мысли. Вот у черныхмагов – у них все запросто. Хоть с нежитью якшайся, хоть испепеляющие молниишвыряй – полная свобода. Разве что одно ограничение – добрых дел не твори, нето плохо будет. Вот только Ту-Кого-Нет они тоже жутко боятся.

Внезапно под бинтами у Баб-Ягуна что-то задребезжало, да такоглушительно, что железная кровать подпрыгнула и заскрипела всеми своимиржавыми сочленениями. В доме напротив сразу вспыхнуло с десяток окон.Прижавшиеся к стеклу сонные физиономии выглядывали во двор, не понимая, чтопроисходит.

– Что это такое? – испугалась Таня.

– А, не обращай внимания! Это мой зудильникразбушевался! Теперь, пока на экран не посмотришь, он ни за что не умолкнет.Сейчас я его... – бормотал Баб-Ягун, в спешке пытаясь распутать бинты.

– Осторожно, Пипа проснется! И дядя Герман! –Зажав уши, Таня торопливо прильнула к стеклу.

Так и есть: одеяло на кровати у Пипы вздулось бугром. Из-пододеяла показалась круглая физиономия.

– Она просыпается! Сейчас начнет голосить! – сотчаянием крикнула Таня.

– Не волнуйся!

Баб-Ягун, со скрипом подскочив с кровати, на одной ногеприпрыгал к двери лоджии и пробормотал:

– Сопелус! Тьфу ты, опять спутал... Сопеллис...Соппелиум реланиум!

Но то ли с заклинаниями что-то не ладилось, то ли у дочкидяди Германа был иммунитет против волшебства, но Пипа как ни в чем не бывалопродолжала вертеть головой, подозрительно поглядывая в сторону лоджии.

– Опять не вышло! Да что же это такое! – сердитопрошипел Баб-Ягун. – Придется, видимо, припечатать ее, хоть и не хотелось!

Прежде чем Таня успела выяснить, что Баб-Ягун имел в видупод «припечатать», он решительно прицелился в Пипу согнутым безымянным пальцем,закованным в гипс, и сипло буркнул:

– Пундус храпундус!

Вылетевшая из-под гипса зеленая искра поразила Пипу точно влевый глаз. Таня вскрикнула. Дочка дяди Германа несколько раз ошалело моргнулав темноту, а затем тяжело, точно убитый мамонт, завалилась на подушку.Послышался басистый, глухой храп. Если судить только по этому храпу, то можнобыло заключить, что на кровати лежит не десятилетняя девочка, а по меньшей мерездоровенный самец гориллы, вдобавок страдающий хроническим насморком.

– Терпеть не могу это заклинание. Уж больно оно...э-э... по ушам ударяет. Но только оно почему-то у меня и получается. Остальныечего-то там заедают. – Баб-Ягун выглядел немного смущенным.

– Угу, – буркнула Таня. Только это она и нашласьсказать.

Тем временем зудильник Баб-Ягуна, распаляясь все больше,продолжал производить оглушительные звуки, которые с каждой минутой звучали всекошмарнее.

– Да сделай же что-нибудь! – крикнула она.

– Минутку! Вот зараза, не вытаскивается! За бинтызацепился! Ну я его! – Баб-Ягун сгоряча выхватил турецкий кинжал и,энергичным взмахом располосовав бинты, извлек наружу нечто похожее на жестянуюмиску. Стоило ему провести по ее дну ладонью, как дребезжащий звук мгновеннопрекратился, хотя долго еще в ушах у Тани звенело и она слышала все как сквозьподушку.

Когда Баб-Ягун прорезал бинты, то одновременно с зудильникомнаружу выкатилось нечто похожее на блестящую монету, размером примерно сметаллические 5 рублей. Таня хотела подобрать ее, но Баб-Ягун крикнул:

– Не надо, не трогай ее! Это костеростка! Тем, у когоцелые кости, нельзя!

И в самом деле, монета вдруг выпустила шесть длинных ломкихлапок и быстро юркнула в щель между стеной лоджии и шкафом. На спине у нее Танязаметила открывшуюся на миг прорезь, которая вполне могла быть челюстями, ипритом довольно мощными.

Тем временем на тусклом дне зудильника вспыхнуло румяноеусатое лицо. Правый ус сам собой завивался в колечки, а левый настойчивопытался забраться в ноздрю, вынуждая хозяина раздраженно щелкать по нему пальцем.Ус это, видимо, забавляло, и он, выбрав момент, вновь начал подкрадываться кноздре.

– Баб-Ягун, ты меня слышишь? – громко пропыхтелобладатель усов. – Это академик Сарданапал! Хочу напомнить, чтобы ты велсебя как можно осторожнее! Ни в коем случае не привлекай внимания лопухоидов!Это для нас сейчас крайне нежелательно. Ты там не шумишь?

– Ох, мамочка моя бабуся! Да не, не шумлю я, –шепотом ответил Баб-Ягун, тревожно косясь на освещенные окна. Хотя зудильник иперестал уже голосить, они пока не спешили гаснуть.

– Что? Что ты там бормочешь? Накуролесил, поди? Знаю ятебя! Помни – тишина, тишина и еще раз тишина! Должен же ты хоть чему-то у менянаучиться? Вспомни мои уроки конспирации! – строго сказал Сарданапал.