– Мудак ты, Владик. Последний мудак.

Шагаю прочь. Но что-то в голосе Натальи заставляет меня задержаться. В нем больше нет яда. Нет злости. Просто какая-то обреченность. И жуткая усталость.

– А ты – параноик. Я больше не хочу это обсуждать. Приведи себя в надлежащий вид и возвращайся к своим обязанностям.

– И тем самым развязать тебе руки? Что? Ты в самом деле пойдешь за ней? Господи, ты в самом деле готов трахать все, что движется, лишь бы доказать…

– Заткнись!

– … Савве, что ты весь такой из себя мужик. Мне вот что интересно – это соревнование вообще когда-нибудь закончится?

– Ты что, перебрала?

– Как долго ты еще будешь уводить его баб?

– Ну, точно! Ты пьяная. А я все думаю…

– А впрочем, это не важно. Ты же так и не понял, Владик, что мужика мужиком делает не это.

– Пошла вон! – орет Галич, а я всем телом вздрагиваю. – Хотя… Хочешь знать правду? Хорошо. Вот тебе правда. Я ее люблю.

– Кого? Эту девочку? – Наталья опять смеется. На этот раз совершенно искренне.

– Что? Думаешь, я вру?

– Конечно. Она не в твоем вкусе.

– А дело не во внешности. В ней есть то, что манит гораздо больше. Чистота. Слышала о таком, Ната-а-аша? Она радоваться способна. Восхищаться всякими глупостями. И говорить, что думает. Пусть иногда это звучит наивно.

– Любишь, значит?

– Ага.

– Я бы тебе, может, поверила. Да только нет ее – любви. В тебе и во мне – нет. В нас, как в диких зверях, заложены лишь самые базовые потребности. Может быть, ты ее хочешь.

– Да. И это тоже. Она сладкая…

– Но и хочешь ты ее лишь потому, что она представляет интерес для другого. Того, до которого ты не дотягиваешь, сколько ни бьешься. Для Саввы. И ты… Взрослый мужик, ведешь себя, как маленький, всеми забытый мальчик, который выхватывает игрушку из чужих рук только потому, что она понадобилась кому-то другому. Потеряй он к ней интерес – и тебе эта игрушка станет ненужной. Знаешь, почему мы до сих пор вместе? Потому что оба это понимаем.

Я всхлипываю. В окна террасы заливается свет, в нем можно различить, как Наталья с Владом синхронно оборачиваются на звук. Не могу больше здесь оставаться. Поворачиваюсь на пятках, натыкаюсь на кого-то, стоящего у меня за спиной… На Савву! Обхожу его и бегу прочь. Внутри прокатывается серия коротких взрывов. Будто пузырьки счастья во мне лопаются, один за другим. Отовсюду слышится смех, а я едва не плачу. Ничего… Ничего не хочу! Не могу… Я сама себе кажусь нелепой.

Мимо с полными бокалами шампанского идет официант. Растерянно на меня пялится. Может быть, я потом пожалею, что предстала перед ним в таком виде. А впрочем, какая разница? Если верить Наталье, меня никто здесь не воспринимает всерьез. Я снимаю с подноса сразу два бокала. Мне безумно хочется вернуть то состояние счастья, что без следа испарилось. Но для этого мне лучше бы где-нибудь уединиться. Шагаю прочь. Ловлю свой взгляд в отражении зеркала. Тыльной стороной руки размазываю по лицу помаду. Теперь я похожа на Джокера. Смешно. Осушаю сразу полбокала и салютую сама себе.

– Ваше здоровье! – кланяюсь.

– … интервью вышло отличным! – доносится откуда-то со стороны.

– Да, мы с Саввой два года не могли состыковать графики. С друзьями всегда так. Но я довольна результатом. Ой, Савва! А мы тебе тут кости моем.

– Привет, Ксюш. Рад, что ты все-таки доехала.

– Я не могла этого пропустить, ты же знаешь…

Сбегаю вниз по лестнице на один пролет. Сердце колотится. Вот, значит, как? Они, оказывается, друзья? Два года не могли состыковать графики? А я волновалась, что она припрет его к стенке! Я, как последняя дурочка, к нему посреди ночи бежала предупредить, какая Бобчак ведьма. Господи… Наверное, у меня истерика. Я смеюсь. Тело дрожит от смеха. Чтобы не расплескать шампанское, отпиваю из второго бокала и, покачиваясь, бреду вниз. В такт стуку каблуков – издевательский голос Натальи: «Думаешь, ты чего-то стоишь? Считаешь себя причастной к этому? Черта с два. Толку от тебя – ноль. Ноль… Ноль! Тебя же здесь терпят. Потому что ты – очередной проект Саввы и Владика. Горемычная, которой они решили помочь».

А самое смешное, что девяноста девяти процентам наших, детдомовских, на это бы было плевать. Ну, правда, какая разница? Дают возможность заработать – и ладно. Это у меня какого-то черта взыграла гордость. Это мне недостаточно быть чьим-то благотворительным проектом.

Я спускаюсь в наш с Макаровной кабинет. Свет не включаю. По щекам текут слезы обиды. Я стираю их. К черту! Влад любит меня, несмотря ни на что! Он ведь сам так сказал, да? Да. Правда, после Наталья ясно дала понять, что все его слова ничего не стоят. Так верить ли им? Как бы он поступил, если бы в самом деле меня любил? Бросил ее исходить ядом. И пошел бы за мной. Вот, как!

Бокалы пустеют. Мысли путаются. Кажется, я здорово опьянела. На нетвердых ногах я шагаю к окну. Опираюсь на подоконник ладонями, наблюдая за высыпавшими на улицу гостями. А потом дверь щелкает, и ноги перестают меня держать. В затуманенном алкоголем мозгу трепыхается одна только мысль – и все-таки он нашел меня. Странно, до этого момента я не отдавала себе отчета, что жду этого так сильно.

Шаги… И вот он уже совсем близко. Я всхлипываю, вытираю плечом катящиеся по щекам слезы. А он утыкается лбом мне в затылок и что-то тихонько шепчет. Так трудно разобрать, что… Народ на улице громко смеется, а в кабинете открыта форточка. Притягиваемая им, как магнитом, я подаюсь назад. Выпячиваю попку. И трусь о его пах, ощущая бугор в штанах и очень хорошо понимая, что он означает. Мы выдыхаем синхронно. Он чертыхается – я пьяно смеюсь. И, кажется, этим его отталкиваю.

– Нет! Не уходи… Пожалуйста, не уходи.

Он думает долго. Очень долго. Но все же на мои бедра опять ложатся его сильные руки. А горячий рот касается выпирающих позвонков на шее. Прикусывает. Лижет. Опускается ниже по голой спине. Я в полубреду. Во мне столько распирающих тело эмоций, что кажется, будто за эти пару минут я из собственной кожи выросла, и та мне резко стала мала. Может, наконец, сбылись мои мечты, и я прибавила пару сантиметров в росте? Кажется, сегодня такой вечер, когда действительно может произойти все, что угодно! Или же всему виной слишком узкий лиф платья? Извиваюсь ужом, трусь об него, в безмолвной просьбе что-нибудь сделать с тем, что натуральным образом меня убивает. И он без слов понимает, чего я хочу. Дергает шнуровку, опускает лиф вниз и осторожно проходится пальцами аккурат там, где на коже остались следы от врезавшихся косточек. Мое дыхание учащается. Теплые пальцы очерчивают грудь. Сначала ласково. Кажется, они дрожат… его пальцы. Это так невыносимо трогательно. Будто он благоговеет передо мной. Я стону. Тоненько и плаксиво. А он... он будто себя отпускает. Руки сжимают грудь сильней. Сплющивают то, что и так не слишком-то выступает. Стоящие торчком соски упираются аккурат ему в центр ладони. Теперь уж мы стонем оба. Он кусает мочку на моем ухе, лижет. Жрет… Одной рукой прижимает меня к себе, обхватив поперек груди, другой бесцеремонно задирает мне на голову юбку. Нетерпеливые пальцы стискивают мою ягодицу, отводят в сторону. У него просто огромные руки, или это я такая маленькая, но кажется, будто он накрыл меня всю. И это не на шутку меня заводит. Ведь именно всю себя мне и хочется ему отдать. Голова кругом, картинка перед глазами расплывается и пульсирует. Луна за стеклом – бледный размытый блин, по которому скользят черные облака.