Она вышла, а мы с Настей переглянулись, и я сказала:

– Ну ладно я, человек в этом доме посторонний, но ты-то здесь хозяйка! А Дарья Михайловна нас с тобой как котят уделала!

– Это она еще не уделала! – усмехнулась Настя. – Ты ее в гневе не видела. Настоящая тигрица! Просто она за нашу семью очень переживает. Родные мы для нее, особенно дети – они же у нее на руках выросли. Подумай сама, как бы я одна с малышами-погодками справлялась, да еще и Анна Павловна прибаливала? Все на ней было.

– Получается, что настоящая хозяйка в доме она?

– Кто же еще? Нет, обычно она очень заботливая и доброжелательная. Во всем, что касается домашнего хозяйства, слова поперек не скажет. Попрошу ее десять пирогов к утру испечь – она испечет. Но, если она видит, что мы какую-нибудь глупость, с ее точки зрения, конечно, собираемся совершить, тут только держись!

– И Алексей Ильич все это терпит? – удивилась я. – То есть сначала накричит, а потом извиняется? Он же ее просто уволить может.

– Интересно как, если дети ее «Бабашей» зовут и души в ней не чают? Это сокращенно от «баба Даша», – объяснила она. – А Анну Павловну они «Бабаней» звали – это от «баба Аня». И любили их одинаково.

– Представляю себе, как она их балует, – вздохнула я.

– Еще чего? Им от нее шлепок по попе получить, как нечего делать! А если это не помогает, то тут тяжелая артиллерия в бой вступает.

– Алексей Ильич? – предположила я.

– Дождешься от него! Он на детей надышаться не может, особенно на Аленку. Если они влезут ему на голову и будут там прыгать, он и тогда слова не скажет, а будет только радоваться и смеяться. Для него они всегда и во всем правы. Нет, это Ушаков. Ну, Дмитрий Васильевич, муж Дарьи Михайловны. Если на них уже совсем никакой управы нет, стоит пригрозить, что придет дедушка Дима, и все! Они как шелковые!

– И как же он их воспитывает?

– Он им никогда грубого слова не сказал, пальцем не тронул и голос не повысил. Он вообще непробиваемо спокойный и неразговорчивый, больше молчит. Он их просто поставит перед собой, смотрит укоризненно, вздыхает, головой качает, а они стоят, как суслики, смотрят в пол и тоже вздыхают, но уже со всхлипом. А когда он сочтет, что они все прочувствовали и раскаялись, ласково говорит: «Так только плохие дети поступают, а вы ведь хорошие? Вот и не делайте так больше! Не расстраивайте маму с папой! И бабушку Дашу тоже не огорчайте!» Правда, голос у него, как у старшего из трех медведей, так что звучит это не слишком музыкально. Наверное, потому и пробирает их до печенок. Да и вид у него тоже, как у медведя. Очень чисто одетого, всегда выбритого, аккуратно подстриженного, но медведя. Есть в нем что-то такое, что не только на детей, но и на взрослых действует. Я его совершенно не боюсь, но, прежде чем что-то сказать, сначала хорошо подумаю.

Я подошла к двери, выглянула и, убедившись, что домработницы близко нет, а откуда-то из глубины дома доносится звяканье посуды, вернулась к Насте и все равно тихо сказала:

– Ты знаешь, у меня сложилось впечатление, что Дарья Михайловна в свое время… Скажем так, отбывала наказание.

– Сидела, что ли, ты имеешь в виду? – нимало не удивившись, уточнила она и, не дожидаясь ответа, сказала: – Да! За превышение пределов необходимой самообороны. На нее поздно вечером два мужика напали, а она их отделала так, что одного насмерть пришибла, а второй инвалидом на всю жизнь остался. И Дмитрий Васильевич тоже сидел. Они по переписке познакомились, когда оба срок отбывали. Потом Дарья Михайловна освободилась, приехала к нему, и они прямо в колонии поженились, да и Егор родился, когда его отец еще сидел. А потом Дмитрий Васильевич по УДО освободился, и они сюда приехали. Сначала в общежитии жили, потом квартиру получили. Только это все в далеком прошлом, которое им никто не вспоминает.

– И Алексей Ильич позволяет, чтобы воспитанием его детей занимался бывший уголовник? – в ужасе спросила я.

– Знаешь, Таня, когда несколько лет назад была попытка рейдерского захвата комбината, Ушаков и еще несколько человек, которые тоже в свое время на работу туда не по своей воле попали, пришли к Леше. И Дмитрий Васильевич – он у них за главного – сказал: «Суета вокруг комбината нехорошая. Как бы тебя, Ильич, убить не попытались». А Леша и так ведь дерганый, Илюшка маленький, баба Аня постоянно болеет, тут еще я беременная, вот он сгоряча и ответил: «Это только с вашей бандитской точки зрения такое может случиться. Если вы не заметили, 90-е давно кончились. Теперь так никто вопросы не решает». Они ему на это ничего не сказали и ушли. Ты знаешь, как Лешу ранили?

– Откуда? – пожала плечами я.

– К проходной приехали эти мерзавцы, а с ними судебные приставы и чертова прорва людей в камуфляже: чоповцы и ОМОН. Они попытались на территорию прорваться, но не получилось – рабочие стеной встали. Тогда они стали требовать, чтобы к ним Леша вышел. И он пошел – он все надеялся как-то мирно вопрос решить. Вот, когда он с ними разговаривал, в него и выстрелили. Но только ранили и только потому, что, оказывается, Ушаков с товарищами его потихоньку, незаметно охраняли, вокруг него стояли. Не совсем рядом, но поблизости. Как Дмитрий Васильевич потом сказал, почувствовал он что-то такое… Он не мог словами выразить, что именно… Ну, словно в воздухе какое-то напряжение было. Вот он Леше и крикнул: «Падай, Ильич!» А как Леша мог на глазах у всех – и своих, и чужих – упасть на землю? Какое после этого к нему уважение было бы? Тогда Дмитрий Васильевич шапку с себя снял и запустил в него. Леша отшатнулся, и именно поэтому его только ранило, а останься он на месте, попали бы прямо в сердце. А так ранение было хоть и тяжелое, но не смертельное. И потом, кто его на руках в медсанчасть бегом относил, потому что машину ждать некогда было, да и не проехала бы она быстро – вокруг же толпа была? Ушаков с товарищами. Они ближайшую дверь выломали, Лешу на нее положили и побежали. Кто меня с Илюшкой в больницу отвез, чтобы я рядом с мужем была? Дмитрий Васильевич. Кто свою жену к бабе Ане отправил, чтобы она ей помогала? Он же. Кто круглосуточную охрану больницы организовал? Опять Ушаков.

– То есть он практически жизнь Алексею Ильичу спас. Хорошо, что не обиделся и не плюнул на все, а то и будущее комбината, и вашей семьи могло бы совсем по-другому сложиться, – заметила я.

– Ну, насчет того, что не обиделся, я бы так не сказала, – усмехнулась Настя. – Когда Леше уже получше стало и опасность миновала, Дмитрий Васильевич к нему в палату пришел и спросил: «Ну, Ильич? И кто прав оказался? Я со своей бандитской точкой зрения или ты со своей законопослушной?» Что Леше делать было? Попросил он прощения, конечно, и всем остальным просил свои извинения и благодарность передать. Только этим дело не кончилось. Дмитрий Васильевич еще не раз ему говорил по какому-нибудь поводу, что с его бандитской точки зрения это так-то и так-то выглядит. Леша наконец не выдержал и взмолился: «Сколько ты меня еще мордой в дерьмо тыкать будешь?» А тот ему на это ответил: «А это, чтобы ты, Ильич, навсегда усвоил, кому и что можно говорить. Мы на комбинате тебе истинную цену знаем, все поймем и все простим. А вот другие могут не понять. Так что ты впредь за словами следи». Но с тех пор больше Леше старого греха не поминал.