– А если я подойду, ты меня увидишь?

– Нет, конечно, – отвечал Аларт. – Ты что, дура? Не поняла, что я слепой?

– Понять-то поняла, да только зачем мне подходить поближе?

– Чтобы я мог тебя сцапать! – сказал Аларт и расхохотался, тряся подбородком. – Полюбилась ты мне своим тощеньким голоском. Скажи, какого ты росточка?

Хендрикье подошла к Аларту вплотную, и он положил ладонь на ее волосы.

– Ух ты, совсем крошка, – восхитился Аларт. – Сколько же тебе лет?

– Да лет тридцать уже, – сказала Хендрикье. – Я так думаю.

– Так ты не ребенок?

– Нет, конечно. Я взрослая женщина. Умею стоять на голове, забираться на ладонь к великану, прыгать в горящее кольцо и иногда переодеваюсь обезьянкой, когда в зверьках возникает нужда, а обезьянки под рукой нет.

– А если я женюсь на тебе, – сказал Аларт, – уйдешь со мной бродяжничать?

– Я и так бродяжничаю, так что мне нет никакой разницы, – отвечала Хендрикье.

– Я буду тебя защищать, – обещал Аларт. – Глаз у меня больше нет, зато кулачищи при мне, да и сапожищами я пользоваться умею не по назначению.

– Мне это нравится, – засмеялась Хендрикье и вытерла слезы и капельку крови, выступившую на щеке там, где кот исхитрился ее царапнуть. – Что ж, буду твоей женой. При случае сможем выдавать меня за говорящую обезьянку – это всегда приносит хорошие деньги, – но ты уж защищай меня и от котов, и от злых людей. А когда я буду уставать на большой дороге, сажай меня за пазуху.

– Договорились, – кивнул Аларт.

Они соединили руки и перед небом, статуей Элиаса, что украшала фонтан, и котом, который не ушел далеко и наблюдал за ними, вылизывая лапу, объявили друг друга мужем и женой.

Вот какие люди нашли Синфонию, которая была разжалована из церковных инструментов и изгнана на улицу. И хотя Синфония изрядно уменьшилась в размерах, все же она оставалась достаточно большой, чтобы внутри нее могла поместиться Хендрикье. Так Аларт обрел музыкальный инструмент, который мог теперь чинить и из которого мог извлекать звуки, а Хендрикье обрела короб, в котором могла путешествовать, или, лучше сказать, передвижной дом. И хоть теперь инструмент был низведен из Синфонии в колесные лиры, а Аларт из лютиера превратился в лирника, все же нельзя сказать, чтобы все они не были довольны своей участью.

Итак, они проходили мимо того самого дома, где Тенис ван Акен и Гисберт ван дер Вин обсуждали наряды для аллегорий на будущем празднике, после чего Гисберт прочитал стихотворение, написанное специально для аллегории Благочестия, и Аларт ван Айк услышал это стихотворение.

Самому-то Аларту оно совершенно не понравилось. Для его ремесла оно не годилось: если лирник начнет призывать людей сидеть по домам и плакать о своих грехах, то никто не придет на рыночную площадь, не будет слушать песенки колесной лиры и платить деньги за танец обезьянки в пестром платьице, сшитом из обрезков чужой одежды.

Но вот у колесной лиры имелось собственное суждение на этот счет, ведь она не забыла еще о тех временах, когда торжествовала в соборе Святого Ламберта. Поэтому она прямо на ходу втянула в себя эти стихи и засунула их в свое гудящее чрево. Но то ли чрево это за годы странствий слишком уж уменьшилось, то ли понабилось туда много разной словесной шелухи, только вот благочестивым виршам Гисберта ван дер Вина было там тесно и неловко. Со всех сторон к тому же набрасывались на них всякие непристойности, разъевшиеся на успехе у простонародья: и богохульственные шуточки, и истории про задницы, и байки про те булки, что не покидают булочницу ни днем, ни ночью, и много еще всякого про то, что в человека входит и то, что из человека выходит. Как ни отбивались вирши, как ни возмущались, но то и дело от них откусывали по кусочку, прожевывали и с издевками выплевывали. И такая пошла битва стихов внутри старой колесной лиры, что только держись!

Тут Хендрикье нырнула внутрь своего короба-дома, схватила инструмент-треугольник, ударила по нему металлической палочкой – такой уж звон тут поднялся на всю колесную лиру! – да как закричит:

– А ну, молчать! Что это вы тут устроили?

– А чего вирши мастера Гисберта так себя ведут, будто они самые главные? – пожаловалась Булочница. – Я такая сытная да веселая, мне всегда люди подпевают. А теперь вот даже булки негде пристроить, везде эти черствые лапы меня щиплют и обвиняют, будто я нахалка.

– Вирши мастера Гисберта пока что новички, – сказала Хендрикье. – Но я их приструню, не волнуйтесь, мои любимые грязные песенки! – И обратилась она прямо к благочестивым виршам: – Как вам не стыдно! Ведете себя столь нескромно. Пришли в чужой дом и ноги на стол положили. Где же ваша любовь к ближнему?

– Не видим мы здесь никакого ближнего, – проворчали благочестивые вирши. – Один только сплошной разврат и безобразие – вот и все, что мы тут наблюдаем. Глядеть срамно, а говорить тем более.

– Сами-то вы кто? – возмутилась песенка про пьяницу. Нос у нее был огромный, сизый и свисал, как груша, но в целом была эта песенка хоть куда бабенка, с крепкими округлыми боками. – Нашлись тут праведники, взгляните-ка на них!

– Вы все мне не ближние, – с достоинством отвечали благочестивые вирши. – Не можем мы признать ближними тех, кто ведет себя столь непотребно.

– Вы и сами нам не ближние! – затопал тонкими ногами и затряс задницей стишок про задницу. У него, по правде сказать, ничего, кроме ног и задницы, не было, поэтому разговаривал он тоже задницей. – Как вы сюда пробрались-то? Обманом, не иначе. Вот бессовестные! На чужой каравай ротик разинули, а там не ротик, а целая огромная пасть! Таким, как вы, здесь места нет. Убирайтесь-ка подобру-поздорову, пока все рифмы вам из вашей благочестивой задницы не повыдергивали!

– Мы и рады бы отсюда убраться, да как это сделать? – вздохнули бедные вирши.

Огляделись они вокруг, и рыдать захотелось: какие жуткие вокруг создания толпятся, как гневаются на них, сколько ярости и вони распространяют! И как так вышло, что очутились вирши мастера Гисберта в столь неподобающем месте?

– Вот как поступим, – заговорила Хендрикье.

Все разом замолчали и повернулись к ней: внутри колесной лиры она была настоящей королевой. – Как начнется праздник, будут читать стихи. Когда дойдет черед до вас, выходите из лиры и скоренько влетайте в уста персонажа, для которого вы и были предназначены. Вот тут, – она показала где, – между клавишами есть подходящее для вас отверстие. Через него и выходите, слог за слогом. Глядишь