– Я нормальная! – закричала Настя,высунувшись из ванной. – Мне мама все рассказала! Она там кое-чтоподслушала! Вот так! Убили ее Каркины! Они всех убивали! Подонки! Ну ничего! Отомщу!Убью! А-а-а-а!

Плач перешел в вопль, Настя упала на пол,уперлась головой и пятками в паркет, изогнулась дугой…

– Что с ней? – в полнейшем ужасепрошептала Рита.

Я присела и попыталась придержать подбородокнесчастного подростка.

– Неси скорей нож!

Ларионова метнулась в кухню и через секундувернулась.

– На.

Я просунула лезвие между зубов Насти, согромным трудом разжала ей челюсти и сказала:

– Вытащи язык.

– З-зачем? – в страхе сказала Рита.

– Похоже, у девочки эпилепсия, она можетзадохнуться.

Ларионова выполнила мой приказ.

– Настя здорова, – прошепталаона, – никаких припадков у нее никогда не было.

– Все когда-нибудь случается в первыйраз, – отреагировала я.

– Ты врач?

– Нет.

– Медсестра?

– Не имею никакого отношения к медицине.

– Откуда знаешь про эпилепсию?

– Жизнь длинная, – отмахнуласья, – всякого навидалась. Не давай ей закрывать рот. Пойду вызову «Скорую»…

– Эт-та тута што? – прошамкаластаруха, неожиданно вышедшая в коридор.

– Уйди, баба Лена! – велела Рита.

Но пенсионерка не унималась.

– Хто ляжит-то?

– Настя, – ответила я, понимая, чтобаба Лена не отвяжется, пока не удовлетворит любопытство. – Где у вастелефон?

– Поищи у Насти в комнате, –бормотнула Рита. – Там база стоит, вторую трубку бабка вечно теряет.

– Эт-та Настя? – гундела старуха.

– Да, – кивнула я.

– Опять плохо?

– Девочка уже так падала? – спросилая, открывая дверь в указанную комнату.

Взор обежал спальню подростка. Бедность тутбила из всех углов: ни телевизора, компьютера, магнитофона, ни милых детскомусердцу мягких игрушек. Старая железная кровать, древний трехстворчатый гардероби тумбочка, на которой стояла единственная дорогая вещь – красивая настольнаялампа, в изножье которой был прикреплен искусственный бонсай. Наверное, Настекто-то сделал подарок.

– Ага, – сообщила баба Лена, –разов пять али шесть. Во страхотища! Пена прет, глаза выпучиваются…

– Почему мне ничего не говорила? –заорала Рита. – Отчего молчала?

– Во какая! – загудела бабаЛена. – Вечно всем недовольная, злобная… гав, гав… чисто собака! Чаво ни сделай– плохо! Только пасть разинешь – молчи, старая дура. И таперича вновь неугодила!

– Молчи, старая дура! – прошипелаРита и начала дуть обмякшей Насте в лицо, а я стала вызывать «Скорую».

Утром меня разбудил тихий стук в дверь. Я селав кровати и сначала не поняла, где нахожусь: серые занавески и темно-зеленаямебель. Но уже через секунду память подсказала – я ночевала в гостевой комнате,а в моей спальне на втором этаже поселилась будущая мачеха Ниночка.

– Кто там скребется? – крикнула я, натягиваяодеяло до шеи. – Входите смело.

В спальню вступила Ниночка.

– Вилка, простите… – убитым голосомпрошептала она.

– Вроде ничего плохого ты несделала, – зевнула я, косясь на будильник. – Давай сразу перейдем на«ты», а? Очень скоро ты станешь моей мачехой – надеюсь, не заставишь отделятьгречку от пшена? Кстати, ты всегда вскакиваешь в несусветную рань?

– Смешно! – хихикнулаНиночка. – Это я про крупу. Если честно, то обожаю поспать, только нановом месте плохо получается. Прости, не хотела!

– С удовольствием прощаю, но не понимаю,за что.

Ниночка плюхнулась в кресло.

– Прости, стоять тяжело.

– Так и будешь безостановочно кланяться иизвиняться? – зевнула я.

– Вчера Ленинид сказал: «Выбирай любуюкомнату», – зачирикала Ниночка, – ну я и попросилась на второй этаж –там красиво, окон много, светло. А ночью проснулась и поняла: здесь же кто-тожил. И так мне нехорошо стало! Весь сон пропал! Спустилась вниз, иногда вкуснаябулочка помогает заснуть, а там девочка у чайника, Олеся…

– Кристина, – поправила я.

– Ой, извини! Ну мы с ней разговорились,так и узнала, что спальня твоя. Это ужасно!

– Ерунда.

– Нет, нет, ужасно, – замоталаголовой Ниночка. – Представляю, какое я тут впечатление произвела:заявилась незваной, вытолкала хозяйку из любимой кровати… Наверное, неправильнопоняла слова Ленинида. Это его дом? Или он съемный? Кристина говорила что-то, яне разобралась.

– Мы здесь поселились ненадолго, –ответила я обтекаемо, пытаясь успокоить искренне расстроенную девушку. – Ачто выбрала мою комнату… Ну, ты ведь беременная, имеешь право на капризы.

Ниночка нахмурилась.

– Понимаешь, я совсем не знаю жизни. Менявоспитывали бабушки, преподавательницы Московского университета, – однуникогда не отпускали, вечно с ними ходила. Не поверишь: до десятого класса вшколу за руку водили. Друзей у меня не имелось. Бабуси всем экзаменыустраивали, не успеет человек порог перешагнуть, как они шерсть дыбом иначинают: «Вы кто? Из какой семьи? Зачем пришли? Сколько иностранных языковзнаете?» Никто из ребят и девчонок их долго не выдерживал, посидят на допросе иубегают.

– Тяжело, – согласилась я.

– Вот и совершаю постоянно ошибки приобщении, – серьезно продолжила Ниночка, – потому что опыта нет. И похозяйству я полная дурочка. Знаешь, боюсь утюга!

– Хорошая фобия, – кивнула я. –У одной моей подруги, Люси, аллергия на кастрюли и сковородки. Как видитутварь, мигом чихает, кашляет, пятнами покрывается. Поэтому Люська никогда неходит в хозяйственные магазины и не готовит, у нее в доме муж у плиты стоит.

– Скажите, пожалуйста! – поразиласьНиночка. – Ну и ну! Нет, у меня не так, просто обжечься боюсь. И потом,гладить ведь очень нудно!